В Кристальном Токио, сказочном королевстве мира и покоя, было принято восхищаться любовью королевы и короля, оставшейся неизменной спустя несколько веков и перерождений, превозносить ее как нечто удивительное и волшебное, посвящать песни, стихи и картины. Правители Токио всегда с удовольствием слушали оды в свою честь, подписывали первые издания, одаривали художников, улыбались и позировали для камер, величественные и прекрасные, как и положено особам чистейшей крови — и история их любви перепевалась из года в год, мало меняясь в вариациях.
ЧибиУсе эта история казалась удручающе банальной.
Вовсе нет ничего романтического в том, что когда-то давно случайная школьница съездила тебе по макушке слетевшей туфлей, обычной туфлей тридцать пятого размера, не хрустальной, и, в общем-то, изрядно поношенной — и хотя ЧибиУса была, безусловно, рада тому, что по затылку отцу прилетело тогда не полкило хрусталя (она же все-таки была доброй дочерью и неплохой девочкой), удара легкой черной туфелькой со стертой подошвой хватило на то, чтобы в голове короля, тогда еще серьезного не по годам подростка, что-то пошло не так.
Родители очень любили вспоминать эту историю и рассказывать ее всем гостям, даже послам с других планет, некоторые из которых были ничуть не менее важными особами королевской крови, чем правители Кристального Токио. Королева неприлично громко смеялась, прикрывала рот ладошкой, как маленькая девочка, и дергала мужа за рукав парадного смокинга, а потом начинала рассказывать о том, как однажды, подстерегая демона, атакующего посетителей зоопарка, Такседо Маск несколько часов просидел в засаде в вольере с пингвинами. Самым ужасным было то, что послы с Кинмоку, заслышав эту историю, тоже начинали неприлично громко смеяться.
ЧибиУса находила родителей невозможно скучными.
Они давно забросили сражения, заперли в сокровищнице диадемы и жезлы и зажили заурядной, нудной жизнью семейной пары среднего возраста, до омерзения обыкновенной и совсем не соответствующей их высокому положению — разве что масштабы проблем, которые им приходилось решать, многократно превышали размеры кухни и рабочего кабинета. Даже государственными делами их величества не любили заниматься, предпочитая сваливать всю бумажную работу на ИИ центрального компьютера дворца. И магии в этом компьютере всего-то и было, что вывести его из строя можно было одним стаканом воды, как ведьму Бастинду.
ЧибиУса помнила, конечно, что когда-то думала о родителях иначе. В ее памяти еще сохранились образы из детства — величественный и всезнающий король, добрая и мудрая королева, далекие неземные создания, на которых она привыкла смотреть снизу вверх. Пускай детское слепое восхищение и ушло, но она по-прежнему любила своих маму и папу, даром что это чувство и отдавало теперь умилением и непониманием того, каким образом эти пусть и замечательные, но совершенно обыкновенные люди сумели спасти мир несколько раз, отогнать от Земли угрозу глобального оледенения и возвести на руинах прежнего мира утопию Кристального Токио. 
ЧибиУса переросла королеву на полголовы, потеряла авторитет в лице родителей, заинтересовалась археологией и обнаружила, что с Гелиосом можно (и довольно приятно) целоваться.
Все дело в гормонах, объяснила ей Цере-Цере и показала учебник, и это действительно объяснило почти все. Кроме разве что археологии.
***
Гелиос был романтиком. 
Школьные подруги ЧибиУсы, слушавшие ее рассказы о свиданиях в саду Иллюзиона, находили его занудой, называли ходячим ископаемым и пребывали в твердой уверенности, что все настоящие романтики вымерли еще две тысячи лет назад еще до глобального оледенения, а тем, что не вымерли, самое там и место. Романтиков они при этом воображали себе как нечто среднее между мамонтом и таежным геологом — желтозубое, клыкастое, обросшее волосами с головы до копыт и, возможно, с гитарой за спиной.
И в ответ на очередное заявление о том, что ее парень — существо мифическое, ЧибиУса даже не знала что и возразить. 
Но отношения с Гелиосом гораздо больше соответствовали ее представлениям о романтической любви, чем затертая художниками и поэтами до дыр история королевы и короля.
Гелиос жил в ожившей сказке — иначе Иллюзион назвать было нельзя.
Он знал наизусть все легенды, песни и сказания, о которых она могла только читать по дошедшим обрывкам летописей. Он рассказывал истории, запечатленные во фресках на стенах храма, беломраморного храма с колоннами, будто вчера вышедшими из-под резца, резными плитами, не тронутыми временем, он знал как свои пять пальцев древний и вечно юный Иллюзион.
Здесь были белые беседки, камень которых оставался прохладным, даже когда солнце поднималось в зенит.
Здесь были облака ароматных роз, простирающиеся на многие километры вокруг, и неизменно меланхоличные менады, наигрывающие на арфах благозвучные мелодии и поющими сладкими голосами песни, протяжные, как родословная героев скандинавских эпосов.
Здесь можно было часами валяться на заросших мелкими полевыми цветами лужайках, на которые не ступала нога человека, собирать букеты и плести венки.
И, разумеется, с Гелиосом можно было целоваться, и это было совершенно прекрасно. 
Почти как археология.
Со своей стороны, Гелиос был неизменно рад ее здесь видеть. За несколько тысяч лет все это пафосное великолепие успело ему так опротиветь, что сейчас, валяясь с головой в не стриженой траве, разглядывая загорелые ноги ЧибиУсы, с пластырем на одной коленке и пятном зеленки на другой, слушая ее резковатый высокий голос, зачитывающий вслух статью из журнала археологии, он по-настоящему отдыхал душой. 
В целом, они замечательно друг друга устраивали.
— Не мог бы ты перестать называть меня девой? — спросила ЧибиУса, переводя взгляд от страницы с фотографией глиняного черепка к наброску, изображавшему предположительный вид кубка целиком. — Девочки в школе над тобой посмеиваются. О, как похоже на Грааль.
— Есть такое поверье, — сказал Гелиос, глядя на нее снизу вверх, — что приручить единорога может только прекрасная дева. Я рассказывал тебе эту легенду?..
ЧибиУса порозовела под цвет своих волос и зашуршала страницами журнала.
— Авторство приписывают Масанори Сузуки, известному скульптору периода до Великого Оледенения, — с интересом заметила она. — О, это же тот мальчик, с которым я ходила на кружок к Мичиру-сан... Так это что, выходит, тот кубок, который я слепила в десять лет?..
Она провела пальцами по рисунку, дорисовывая недостающие детали.
— Интересно, сохранилась ли статуэтка, которую он лепил одновременно со мной? Это была действительно замечательная работа. Все-таки она изображала самую прекрасную девушку, которую он знал.
— Неправда, — сказал Гелиос.
ЧибиУса оторвалась от страницы.
— Не самую, — продолжил Гелиос, садясь на траву.
— Ты оспариваешь мнение человека, признанного экспертом в области изобразительного искусства, — сообщила ЧибиУса без тени возражения в голосе, глядя на него поверх журнала блестящими глазами. Гелиос только улыбнулся и пересел ближе.
— Я не стану оспаривать, что он был знаком с самой прекрасной девушкой на свете.
— Неужели? — спросила ЧибиУса, с трудом удерживаясь от того, чтобы уголки губ не поползли вверх. Потом закрыла глаза.
Дыхание Гелиоса щекотало ей щеку.
— Просто он ее не разглядел, — шепотом сказал его голос, и ЧибиУса зажмурилась еще сильнее.
— Господи, — страдальчески произнес еще один голос, — пока они перейдут от слов к делу, я умру от любопытства.
— Тогда умирай прямо здесь, — шепотом отозвался другой голос, — мы похороним тебя под розами. Только заткнись и не мешай слушать.
ЧибиУса замерла и распахнула глаза.
— Целуйтесь уже, — сказал раздраженно прежний голос, а потом из кустов донесся шум борьбы, хруст, шорох листьев, сдавленное "дайте посмотреть!", и на лужайку, ломая ветки, вывалились сразу четыре амазонки.
ЧибиУса вскочила на ноги.
— Как я сразу не догадалась, — крикнула она, — здесь было слишком тихо! И часу нельзя просидеть наедине, чтобы кто-то не помешал! Как вам не стыдно!
Амазонки, нимало не смущенные, отряхивали с одежды прилипшие листья.
— У нас есть оправдание, — возразила Вес-Вес, — нам было любопытно. Не очень много радости встречаться с парнем с рогом на голове. Как он живет с ним, это же наверняка ужасно неудобно, ты только подумай, как сложно ему зимой без шапки. Или он носит цилиндр, как король Эндимион?..
— Зато на рог можно накалывать заметки, — сообщила Пала-Пала, — И ты никогда не будешь ничего забывать и опаздывать, ведь все будет у тебя практически на лбу написано.
— Это не рог, — сказала Цере-Цере, — это фрейдистский символ.
— Символ чего?
Вес-Вес поиграла бровями и сказала многозначительно:
— Того, что он — иго-го.
— Того, что он лошадь, хочешь сказать?
— Гелиос не лошадь! 
— ЧибиУса-чан, но ты же сама рассказывала, что тебе снился единорог.
Джун-Джун присвистнула.
— Вы о чем? — непонимающе переспросила Пала-Пала.
— Господи, Пала-Пала, — вздохнула Цере-Цере, — ну что ты как маленькая девочка, будто ты не знаешь, что значит единорог по Фрейду.
— Нет, но погоди, но ведь ЧибиУса-чан встретила Перуру уже после того, как распрощалась с Гелиосом...
— Ничего у меня не было с Перуру!
— Тогда почему тебе снился единорог уже тогда?
— Причем здесь единорог? Я не понимаю! Объясните, в чем дело? В том, что Гелиос — лошадь?
— Гелиос не лошадь! — взвыла ЧибиУса.
Амазонки вздохнули и обменялись понимающими взглядами.
— Нет, Пала-Пала, — сжалившись, сказала Джун-Джун. — Он пони. Дети, хотите, мы расскажем вам, как правильно проводить время?
— Я не желаю слушать наставления от тех, кто сидит в кустах, чтобы подсмотреть, как мы целуемся.
— Да видели мы уже, как вы целуетесь, — вздохнула Вес-Вес. — Уже два месяца прошло с первого раза, а вы все еще не придумали ничего нового. Ничего вы не понимаете в радостях жизни. Пошли, Пала-Пала, поиграем с животными, я слышала где-то возле беседки рычание.
Гелиос тоже вскочил на ноги.
— Подождите! — воскликнул он обеспокоенно. — Там же тигр, менады выпускают его, только когда в садах нет гостей! Это опасно!
Вес-Вес посмотрела на него сверху вниз тяжелым взглядом.
— Я обещаю не дергать его за хвост, — сказала она, наконец. — Идем, Пала-Пала.
— Уйдем и мы, — проговорила Джун-Джун и привлекла к себе Цере-Цере за талию. — Оставим этих невинных детей в их райских садах. 
— У нас, взрослых, знаете, свои радости, — сообщила Цере-Цере и томно закатила глаза.
Они ушли в обнимку по дорожке среди розовых кустов. Ветерок рвал с кустов и стелил им под ноги алые лепестки.
Знакомство с аутерами явно не прошло для амазонок бесследно.
— Мы, знаете, как-нибудь и без ваших советов справимся, — сообщила им вслед ЧибиУса. — Побольше практики...
Они обменялись взглядами и одновременно засмеялись. Потом Гелиос придвинулся к ней ближе, наклонил голову...
...за их спинами снова зашуршало, и из кустов на траву упал сперва красный берет, а затем, сверху, примяв его телом, запыхавшаяся и тоже красная Хотару.
— Хотару-чан! — воскликнула ЧибиУса, вмиг оказавшись на расстоянии вытянутой руки от Гелиоса. 
— ЧибиУса-чан, — жалобно проговорила та, закрывая голову руками и не поднимаясь с травы. — Спрячь меня!
Гелиос подавил вздох разочарования и спросил уже вполне ровным тоном:
— Хотару-чан, ты сбежала от Харуки-папы? Он опять пытался сделать из тебя олимпийскую чемпионку?
Честно говоря, учительница из Харуки была так себе. Харука все еще отказывалась понимать, что не все окружающие разделяют ее любовь к спорту, и тем более не допускала возможности, что воспитанная ею с младенчества девочка может питать неприязнь к физкультуре в целом. Впрочем, в какой-то мере она добивалась желаемого: удирая с уроков, Хотару действительно научилась бегать вполне прилично.
— Нет, — проговорила Хотару, краснея и пряча глаза за пушистой челкой, — от Сетсуны-мамы. 
ЧибиУса прекрасно ее понимала. Она и сама не успела уловить, когда милая, ласковая и понимающая Пуу, с ее редкой, но такой нежной улыбкой, с ее смуглыми, теплыми, несмотря на вечный холод у Врат, руками, одинокая и такая печальная Пуу, никогда не отлучавшаяся со своего поста, превратилась в занудную, неулыбчивую Сетсуну-маму, способную достать тебя всегда и везде. Возможно, как и в случае с родителями, на самом деле Плутон была такой всегда, и ЧибиУса раньше этого просто не замечала.
Возможно, это тоже было как-то связано с гормонами.
— Я посижу у вас тут, можно? — робко спросила Хотару, подсаживаясь к ЧибиУсе. Потом выразительно посмотрела на нее снизу вверх бездонными темными глазами голодного котенка.
Невозможно отказать, когда на тебя смотрят снизу вверх такими глазами.
— Ладно, — согласилась ЧибиУса, и Гелиос снова подавил вздох разочарования.
Хотару улыбнулась, закрыла глаза и придвинулась ближе.
Солнце перевалило за зенит, тени от кустов удлинялись и подбирались к ногам.
С белокаменной аллеи в траву нырнула ящерица, мелькнула между стеблей яркой лентой и скрылась в зарослях мелких синих цветов.
Хотару дремала, свернувшись в клубочек рядом с подругой и положив ей голову на колени. ЧибиУса разглядывала журнал, подолгу перелистывая одну и ту же страницу, перебирала пальцами свободной руки блестящие черные волосы и мурлыкала под нос.
Вся эта картина дышала покоем и умиротворением. 
Гелиос улыбнулся. 
— Я согласен, — шепотом сказал он. — Я перестану называть тебя девой. Сейчас ты больше похожа на мадонну. 
ЧибиУса снова порозовела, но не стала возражать, и только коснулась пальцем щеки.
Гелиос наклонился к ней, убрал розовую прядь с виска, прикрыл глаза...
По невидимой за стеной розовых кустов аллее пронесся рев, и кто-то полосатый промчался в другой конец сада, ломая ветки. 
Спустя пару мгновений на лужайке появились две амазонки.
— Вы нашего зверя не видели? — хмуро спросила Вес-Вес, отбрасывая носком туфли сломанные ветки со своего пути. — Кис-кис.
Хотару невнятно пискнула, взмахнула руками и села на траву.
— Хотару-чан! — радостно воскликнула Пала-Пала, и у обеих амазонок опасно зажглись глаза. — Хочешь поиграть с нами?
ЧибиУса вздохнула, но на этот раз даже не поднялась с места.
Было что-то забавное в том, что в этом перерождении ее подруга опять оказалась младше ее. ЧибиУса с радостью приняла на себя обязанности ее защитницы, и ревностно оберегала от всех опасностей. Но прямо сейчас беспокоиться повода не было. 
Бледная худенькая Хотару на фоне амазонок выглядела еще более беззащитной и болезненной, чем обычно, но, как ни странно, именно это в данном случае служило ей защитой. Маленькая хрупкая девочка с большими блестящими глазами будила у амазонок какие-то глубинные, далеко запрятанные девичьи инстинкты, и они с удовольствием возились с ней часами, заплетая косички, переодевая в платьица и играя в куклы. Хотару, в свою очередь, снисходительно прощала их, когда, заигравшись, Пала-Пала отрывала куклам головы, а Вес-Вес устраивала с коллекционными автомобильчиками Харуки-папы гонки без правил.
— Мы хотели бы покатать тебя на пони, — сказала Вес-Вес, — но пони сейчас занят.
— Но мы можем покатать тебя на тигре, — пообещала Пала-Пала. — Идет?
Хотару просияла.
— Кис-кис, — позвала Вес-Вес, отвела в сторону ветки — и вся троица скрылась в зарослях жимолости, будто и не было их. — Киса-киса-киса!
Спустя несколько минут с того конца сада снова раздался приглушенный жалобный рев.
Солнце припекало.
Запах разморенных жарой роз кружил голову и путал мысли.
— Тебе не жарко? — спросил Гелиос, пытаясь перевести разговор на нейтральную тему. — Может быть, тебе снять пиджак? Сейчас же лето.
— Хм, — сказала ЧибиУса, расправляя складки на рукаве, — тебе чем-то не нравится мой зеленый пиджак? Я его очень люблю. 
Кроме того, это особенный пиджак, — добавила она серьезным тоном. — Папа сам мне его подарил. И на нем не видно пятен от травы. А вот это пятнышко от земляники, которую мы весной собирали в саду. Я тогда впервые попробовала домашнее земляничное мороженое.
— Я помню, — согласился Гелиос. — А вот то пятнышко на правом кармане от того, что король уронил на колени чашку с кофе, когда мы рассказали ему, что встречаемся.
ЧибиУса поправила манжету, косо глянула на него, и у нее сделалось точь-в-точь такое выражение лица, как у короля Эндимиона, когда королева Серенити начинала рассказывать в очередной раз историю про пингвинов.
Самым надежным, и главное, приятным способом убрать это выражение с ее лица было немедленно ее поцеловать. 
Самым сложным при этом было заставить себя перестать думать о том, что ты собираешься целовать короля Эндимиона.
Гелиос выбрал компромиссный вариант и поцеловал ее в лоб, коснувшись губами завитков розовой челки. Когда ЧибиУса открыла глаза, выражение лица у нее было уже совсем другое.
— Когда-то давно кто-то обещал мне показать фрески в храме, — сказала она тоном, который подразумевал совсем другие слова.
— Там менады, — сказал Гелиос, тоже думая совсем о другом. — Они все время поют.
ЧибиУса поднялась на ноги и подняла с травы журнал.
— Какая разница, — проговорила она, отряхивая юбку от налипших травинок. — У тебя здесь даже рыбы не молчат.