Ставшее явью
Добро пожаловать в творческий раздел моего сайта. Здесь вы найдёте фанфик, автором которого Jehanne (Жанна Ивинская) . Если у вас хорошо получается писать фанфики и вы хотите увидеть их здесь, то присылайте их мне на мыло. Размещение материалов с данного сайта строго запрещено! Ибо существует закон об авторском праве.

Предупреждение: Mpreg. Ну, немножко.
Саммари: Приятно бывает представить, будто живёшь нормальной жизнью и можешь позволить себе что угодно. Очередное размышление на тему долга, любви и жизни в исполнении Харуки с аккомпанементом Хотару и Сетсуны и побочной темой Мичиру. Обстоятельства исключительно нестандартные.
Комментарии: Если в графе «жанр» стоит «драма» - не ждите хэппи-энда.

Я знаю, что ты знаешь,
Что я знаю, что ты знаешь,
И ты скрываешь то,
Что я скрываю, что ты скрываешь.
(Flёur. «Улыбки сфинксов»)

Прошло несколько мучительных ударов сердца, прежде чем я поняла, что именно вижу. Не в силах поверить органам зрения, села на кафельный пол ванной. Совершенно не чувствуя холода. И не думая, что сейчас сидеть так крайне вредно.
Невозможно. Ошибка, чудовищная ошибка… Я не могу… не может быть! Так неправильно!
Как это возможно?! Нет, нет, отказываюсь верить. Немыслимо. И в наркотическом кошмаре не могло бы произойти, ведь это же…
Бред.
Как холодно. Холодом несёт от кафельных стен, пола, от кранов горячей воды. Холодом разит от меня самой.
Ну почему именно я, почему?! По какому признаку? О да, я могу быть безжалостным воином, бесстрашным Хранителем Принцессы (и – заодно - мира в Галактике), могу сочетать в себе несочетаемые, противоположные признаки, могу быть множеством разных людей и даже самой собой. Но такое – не для меня. Я не смогу. Да и не хочу, в конце-то концов!!!
Не хочу… Ведь правда же, не хочу?
Почему? Почему так? Почему?! Милая моя, как холодно. Без тебя ужасно холодно. А теперь… о нет, нет, нет. Ни за что.
В дверь ванной постучали.
- Харука-папа, - прорвался в холодный кокон весёлый детский голос, - ты тут? Мичиру-мама хотела с тобой поговорить!
- Хорошо, Хотару-тян. – Голос самую чуточку более хриплый, чем положено. - Сейчас иду.
Вот только приберусь немного.
II
В раскрытое окно золотистой гостиной влетает приятный ветерок, колышущий зеленоватые, как морские водоросли, волосы девушки, стоящей на табурете у раскрытого окна. В руках у девушки мокрая тряпка и прозрачный синий пульверизатор. Лицо отражается в стекле распахнутых створок. А ещё в стекле виднеется слабое отражение молодого худощавого блондина, стоящего в дверях как раз за спиной девушки.
Пахнет теплом и едва-едва начинающейся осенью. Резкий сладковатый запах средства для мытья окон выносится ветром.
- О, Харука. – Девушка обернулась, чуть улыбаясь. – Что ты столько времени делаешь в ванной?
- Изучаю состояние кафеля. – Парень прислонился к косяку. Тёмные глаза прищурены, бледные губы чуть дёрнулись. – По-моему, надо его менять, видеть эту розовую плитку не могу.
- А какую можешь? – Она вновь улыбнулась, нефритовая прядка прилипла к губам. Нетерпеливый взмах точёной головки – и недлинные волнистые волосы вновь разметались по плечам.
- Пожалуй, бирюзовый сойдёт, - медленно произнёс юноша, не сводя глаз с девушки на табурете. – И зелёный тоже.
- Ремонт – дело мужское. – Красавица отвернулась, бездонные глаза цвета морской волны чуть сузились. Пульверизатор в руке ожил, на оконное стекло выплеснулась приличная порция.
- А стало быть – моё, - резюмировал блондин. – Тебе помочь?
- Нет, спасибо. – Улыбка отразилась во влажном стекле. Тонкие пальцы направляют тряпку, мокрая поверхность мелодично взвизгивает. – Ты же знаешь, для меня это – отдых.
- Ага. – Парень уселся в золотистое кресло – аккурат позади окна. И девушки. – А для нормальных людей отдых от этих же домашних забот – твоё творчество.
- От которого я больше всего люблю отдыхать таким образом. – Она продолжила протирать окно. Он задумчиво взглянул на пока ещё зелёный и цветущий сад снаружи.
Ветром в гостиную заносится щебет неведомых птиц, шум деревьев, детский смех. И далёкий запах моря.
- Харука, - неожиданно начала девушка, не поворачиваясь, - как думаешь, может, пора завести ребёнка?
Блондин с секунду размышлял. Так и не продемонстрировав, как расценивает сие замечание, хмыкнул:
- По-моему, нам Хотару по самые жезлы хватает. Или ты не считаешь её… - Он вдруг сощурился, скулы заметно обострились.
- Нет-нет, - поспешно отозвалась собеседница, видимо, заметившая отражение в стекле, - Хотару мне как родная… - она запнулась, - племянница, что ли.
- А мне – как младшая сестрёнка, - без улыбки ответствовал юноша.
- Я другое имела в виду. – Пульверизатор вернулся на подоконник составить компанию старой газете, сухой тряпке и щётке для мытья стёкол. – Я говорю о нашем ребёнке. Твоём или моём.
- Ты ещё скажи – Сетсуны, - фыркнул парень. – Вот уж кто лучше всего подходит на роль роженицы!
Стоящая вполоборота девушка прищурилась.
- Ты напрасно смеёшься. Я серьёзно.
- Считаешь, Хотару не хватает братика? – Неприкрытая ухмылка. – А нашей второй домохозяйке – мокрых пелёнок? Потому как заниматься им некому – ты гастролируешь, я на соревнованиях.
- Харука, ты не любишь детей? – Брови забывшей о тряпке и окне девушки сошлись у переносицы.
- Люблю. Одного-двух. – Молодой человек невозмутимо потянулся.
- Кого именно?
- Это так важно?
- Именно что важно! Ты никогда ничего не говоришь толком, всё вокруг да около. Харука!
- Что, Мичиру? Ладно уж. По-твоему, Усаги и Хотару – не дети?
Она попыталась было насупиться, но против воли в уголках губ шевельнулись, осветив лицо, крохотные смешинки:
- Харука, ты надо мной смеёшься!
- И ничуть. – Парень закинул ноги на подлокотник кресла, давая понять, что тема исчерпана.
III
По случаю августовской духотищи окно спальни распахнуто настежь. Темнота проникла в каждый угол дома, сквозняк теребит занавески. Лунные блики выхватили твоё лицо, и воздух играет прядями, словно волны – нитями водорослей.
Ты такая красивая, Мичиру. Особенно в лунном свете. Впрочем, в этом свете всякий становится лучше, ведь темнота скрывает изъяны, словно вода заполняя всё. А серебристый свет выхватывает только лучшее. Он не обманчив, нет. Но если Солнце безжалостно высвечивает всё, то Луна милосердна. Она позволяет скрыть то, чего мы стыдимся или опасаемся.
Ты прекрасна. Я не могу тебя потерять. Слишком привык к тому, что ты всегда рядом. Слишком сильно хочу, чтобы так было и впредь.
Осторожно провожу пальцами по твоей щеке. Родная, как же тебе сказать? Ты не сможешь этого понять, если и я не понимаю. Нет, я не хочу причинять тебе боли. Я слишком тебя люблю.
Ты очень сильная, однако такое не вынести даже тебе. Вода сворачивает горы, но этот жар испарит целый океан.
Между нами не должно встать ещё одной преграды. Я этого не допущу.
Ночной ветер колышет занавески. Твои волосы пахнут тёплым бризом.
IV
- Сетсуна-мама, а можно мне братика?
Темноволосая женщина в голубом переднике улыбнулась, поливая маслом сковородку:
- Хотару-тян, с чего тебе вдруг захотелось стать сестрой?
- Ну, - стоящая в дверях кухни черноволосая девочка важно заложила руки за спину, - я бы за ним ухаживала, песенки пела, играла, коляску катала…
Гранатовые губы женщины дёрнулись.
- Хотару-тян, - начала она, - дети, особенно маленькие, много кричат. А спят ещё больше. От них нельзя отходить ни на шаг, следить, воспитывать. Это всё очень непросто. Особенно воспитывать.
- Мы бы воспитывали. - Девочка тряхнула короткими волосами. - Я, Харука-папа и Мичиру-мама.
- Что, втроём?! – Женщина впервые прямо взглянула на девочку. – Э нет, я вам троим ребёнка не доверю. Тем более Харуке. Она в детях понимает меньше, чем Мичиру в готовке.
- Почему? – подняла брови девочка. – Я бы им помогала. Я же умею, Сетсуна-мама! Ты просто объясни, а я всё сделаю!
- Знаю, - пробурчала женщина. – А откуда, по-твоему, взялся бы братик? – рассеяно вопросила она, возвращаясь к сковородке.
- Это уже к Харуке-папе. И Мичиру-маме, - беззаботно ответил ребёнок.
V
Сегодня приходила Усаги-тян. Она теперь часто заглядывает. Хотару страшно её любит, я даже ревную иногда. Их обеих. Усаги постоянно с ней возится, что-то рассказывает, попутно поглощая сладости в совершенно немыслимых количествах. Но вообще у нас дома ведёт себя очень тихо. Думаю, если бы у Мамору были родственники, в их присутствии она была бы такой же. Но чего нет, того нет, и хотя с Мамо-тяном она мгновенно становится вежливой и незаметной японской девочкой, я всё равно не понимаю, как он выдерживает. Если уж я давно устала.
Правда, сегодня она была совсем смирной. Скорее даже грустной. Смотрела в одну точку, машинально кивая на болтовню Хотару. А обычно слушает раскрыв уши – когда Хотару-тян начинает фантазировать, даже я увлекаюсь. Воображение невероятное. Но нынче вечером голову с оданго наполняли какие-то непонятные мысли. И Мичиру, пока Сетсуна запрягала меня точить ножи, успела выведать, в чём дело.
Всем известен смысл жизни настоящей японской женщины: семья. Усаги ещё не женщина, но эти типично японские настроения успели пропитать её насквозь. Впрочем, помнится, тогда, на Луне времён Серебряного Тысячелетия, когда до современного homo sapiens (а до японцев – и подавно) дело ещё не дошло, она уже помышляла лишь о том, как станет женой Эндимиона. Не Новой Королевой, не Владычицей Лунного Королевства, а всего-навсего женой. Обычной женщиной, обретшей простое человеческое счастье. А сейчас, хотя всё закончилось больше года назад, единственная её мечта по-прежнему недоступна, как если бы мы всё ещё продолжали воевать. И ведь Мамору никуда не уезжал, весь год провёл с ней. Насколько я понял из того, что удалось вытрясти из Мичиру, Усаги просто устала. Она хочет какой-то определённости. А Мамору не говорит о свадьбе, хотя она неуклонно уводит разговор в соответствующие области. Вчера он сказал, что она должна для начала сдать экзамены. Значит – ещё восемь месяцев. Хотелось бы знать, это испытание на верность или он действительно ничего не понимает? Надо будет поговорить как-нибудь. Когда наконец утрясу всё, что надо утрясти.
Я погорячилась, сказав, что всё закончилось. Конечно, Хаос изгнан, сильнейший воин Галактики исцелён, певуны (о счастье!) улетели реанимировать родную планету, мы возродились. Тем не менее драться то и дело приходится. По временам в городе случаются мелкие происшествия, настолько незаметные, что мы и не узнали бы ничего, если б не Ами. Она регулярно просматривает новости везде, где сможет, и всё необычное немедленно становится достоянием нашего сейлорского синклита. Помогает ей, кто бы мог подумать, Минако, неисправимая теле-маньячка. В основном они отыскивают сообщения о странных тенях, людях, происшествиях типа потери памяти средь бела дня и прочем, что обычно является главной темой псевдонаучно-фантастических телепередач. Добро бы люди пропадали, или, там, объявился особо жестокий маньяк – ну, что-то хоть чуточку серьёзное. Но эти новые противники (если они вообще новые, как выдала недавно Ами) всё как-то по мелочи действуют. Лучшая ученица Японии предполагает, что они не организованы. По её словам, это случайные всплески тёмной энергии людей, преобразующиеся в слабых, но вредных демонов.
Ну что ж, любое действие вызывает противодействие. Пока мы не лишимся сил сенши, будут валиться новые враги. Честно скажу, я не против. К тому же удалось уговорить девчонок по возможности не вмешиваться. В конце концов, последний год школы, надо вообще и обустройством дальнейшей жизни заняться. А у нас одна забота, и та маленькая и незаметная, пока не начнёт пророчествовать. Усаги брыкалась-брыкалась, но в итоге Ами сумела её усмирить.
В общем, девочки мирно учатся, а мы развлечения ради раз в месяц общаемся с Ами и узнаём, что где не так. Она всегда успевает раздобыть какую-никакую информацию, так что зачастую остаётся только ехать на место и недолго ждать. Правда, иногда какие-нибудь пакости появляются на пути девушек без предупреждения нашей умницы, но в этих случаях, надо отдать им должное, всё свершается быстро и методично. Может, они и станут настоящими воинами. Со временем.
Но лучше бы всё же никогда.
VI
Помню, однажды в средней школе всех девочек погнали на какую-то бредовую лекцию. Чего-то о предназначении женщины, о необходимости создания семейного очага, о важности семьи как основной ячейки общества и всё в таком духе. Было бы интересно, если б докладывал не тот пожилой лысоватый господин, заламывавший руки чересчур эффектно и верещавший слишком страстно. К тому же сей фрукт всё время бросал на самых фигуристых учениц такие взоры, что девицы приобретали цвет солнца на отечественном флаге. Правда, пару раз встретившись с моим оценивающим взглядом, господин лектор начал запинаться, а лицо почему-то решило посоревноваться со светофором в цветовой гамме.
Тем не менее из путаной и густо приправленной излишними эмоциями речи выловить кое-что удалось. В частности, что необходимых родительских качеств у меня нет. Я нетерпелива, слишком порывиста, мало ценю жизнь и не особо хорошо отношусь к людям, тем более – к посторонним. Тот факт, что я очень люблю Хотару, ничего не меняет. Я не больно-то участвую в воспитательном процессе, роль любящей мамули исполняет Мичиру. Сетсуна же больше походит на строгую бабушку. Страж Врат Времени не особенно нежничает с бывшей Мессией – в частности, настаивает на строгом соблюдении режима. Единственный режим, которого придерживаюсь я – регулярные визиты в автосервис и расписание тренировок. Это естественнее и нужнее, чем сон с десяти до восьми. Любой ритм жизнедеятельности для меня – страшная нагрузка, даже Мичиру не может призвать мой организм к порядку, а ведь как силилась.
У меня не может быть детей. Я просто не смогу их вырастить как следует.
Так что их и не будет.
VII
Нырнув в тёплый, уютный дом, я вздохнула. Картинка неутешительная. В прихожей кроссовки, а на вешалке красуется многокарманная спортивная куртка цвета песка. Совершенно сухая.
Чего и следовало ожидать.
Я немедленно скинула сырые туфли, влажная сумочка отправилась на тумбочку под вешалкой, зелёный шарфик и плащ, промокший до карманов, пристроились рядом с песочной курткой.
На кухне обнаружилась чародействующая у плиты Сетсуна. Впрочем, чародейство только началось, в противном случае на запах, источаемый кухней, давно прилетела бы Хотару. Или Усаги. Или Мако, но исключительно ради ознакомления с методами кулинарного соперника. На мой вопрос Мейо ответила на грани приличия, и пришлось поспешно удалиться. Страж Врат Времени – не Юпитер, от кухонных священнодействий её отвлекать небезопасно.
Как и ожидалось, Сетсуна слышала, как ты уходила, но не знает о твоём давнем возвращении. Очень давнем, дождь идёт с середины дня. Родная, это второй раз за неделю. Ты что, думала, я не замечу? Ладно Сетсуна, за Хотару следить куда сложней, неудивительно, что твои проблемы остаются без внимания. Но уж я-то давно начала кое-что подмечать. Можешь не беспокоиться, я даже догадалась, в чём дело. Вот только…
Почему же ты до сих пор молчишь? Раз всё настолько серьёзно? Почему ты считаешь нужным скрывать такие вещи даже от меня? Что такое могло случиться?
Ну хватит. Сейчас всё выяснится. Ты за дверью. Только я всё не решаюсь нажать на дверную ручку. Не хочу входить. Почему? Я же хочу знать, что происходит. Боюсь ли я? Но чего? Того, что мои подозрения оправдаются? Или что ты меня не поймёшь, а это всегда заканчивается взрывом? Или чего-то другого, худшего, чем я могу придумать? Или...
Распни меня Галаксия! В конце концов, я – воин или как?!
VIII
Ты сидишь на неразобранной постели. Лицом к окну, спиной ко мне. Неподвижная, холодная. Даже не вздрагиваешь, когда я вхожу. Только сейчас, когда ты безмолвно смотришь куда-то мимо окна, я понимаю, как была нужна тебе всё время. Воды всемирного Океана, это давно надо было сделать!
Когда подхожу - молчишь. Под моим внимательным, изучающим взглядом - неподвижна. И лишь когда пытаюсь присесть рядом - отодвигаешься. Неагрессивно, без демонстрации. Просто садишься чуть ближе к изголовью. Чуть дальше от меня. И всё – без единого лишнего жеста. Без слов.
Почему в комнате так холодно? Окна закрыты. Или я замёрзла под дождём?
- Харука. – Ты бледна, спокойна, словно перед финалом гонок. Закаменела, настоящая статуя. Лишь короткие золотистые волосы едва шевелятся, словно по комнате гуляет сквозняк.
По влажным после дождя плечам пробегают мурашки. Ты очень красива. Куда проще смотреть на тебя, чем придумывать, как начать разговор.
– Ты не была на тренировке. – Надо же как-то подступиться.
Тёмно-зелёные глаза по-прежнему сверлят неведомую точку золотистой стены.
- С чего ты взяла? – бросаешь ровно.
Ну, знаешь ли!..
- В это время ты не дома.
Молчишь с секунду.
- И что?
- Почему?
- А почему ты спрашиваешь?
Подруга, не перегибай палку. Понимаю, тебе нелегко, но и у меня есть пределы терпению.
Глубоко вздыхаю, прежде чем ответить очень корректно, как обычно разговариваю со своим пиар-менеджером, когда он пытается навязать очередную встречу с фанатами:
- Потому что ты – не чужая мне. Потому что не могу смотреть, как ты превращаешься в растение. Потому что хочу знать, что с тобой случилось.
Да, я хочу понять, что случилось. И как давно. Если ты, конечно, знаешь. Да что я, мы же всегда знаем, когда.
- Ничего, - обрезаешь тоном однородным, как дистиллированная вода.
- Лжёшь. – Сдерживаться всё труднее. Мало кто умеет так доводить до кипения, практически до испарения.
- Нет.
Лжёшь. Вот только зачем? Ведь это я, не Сетсуна, не Хотару и даже не Усаги. Я же всё про тебя знаю. А чего не знаю, о том догадываюсь.
- Харука. Не ври мне. Хотя бы мне!
- О чём ты?
- Харука, ты беременна.
Поднимаешь голову. На миг в желудке резко понижается температура, а сердце останавливается. Такого взгляда Нехелении я у тебя никогда не видела. Глаза Сетсуны, остановившей время, и то казались теплее.
Но всё длится лишь мгновение. Из зелёных радужек исчезает холод. На миг зажмуриваешься. Боги волн, почему никто до сих пор ничего не заметил?! И почему я поняла так поздно?
- Да, Мичиру, - шевелятся бледные губы. Взгляд вновь буравит стену. – У меня будет ребёнок.
IX
- У меня будет ребёнок.
Всё, я признала очевидное. Слишком долго тянула, всё чего-то ждала. И вот – дождалась. Дождалась, что пришлось сказать тебе.
Милая моя, ты ведь страшно сердишься, я знаю. По всей комнате ходят волны ярости. Я боюсь на тебя смотреть. Мне и так известно, как ты сейчас выглядишь. Сейчас ты - фурия, безжалостная, непрощающая Алекто, богиня мести. Синие глаза почернели от ненависти. Зелёные волосы топорщатся бешено шипящими змеями, и по всей комнате распространяется терпкий, режущий запах морской соли. Ты не убила меня до сих пор лишь потому, что не хочешь причинить вред маленькой жизни внутри меня. Наверное, через секунду развернёшься и уйдёшь из дома. Сразу, как только услышишь ответ.
Ответ на вопрос, о котором я даже думать не хочу.
Не молчи, любимая. Скажи хоть что-нибудь. Пожалуйста. Твоё молчание изводит сильнее грызущей совести, сильнее голода, усталости, беспомощности и даже сильнее того… живого… внутри.
- Как давно? – произносишь ты.
От неожиданности не понимаю вопроса. Я думала, ты спросишь…
- Как давно, Харука-тян?
От этого тёплого, домашнего обращения глаза начинают чесаться. Поворачиваю голову.
Ты вдвое бледнее обычного. Почти сливаешься с серым от дождя стеклом. Даже волосы словно бы как-то выцвели. Посерели в тон монохромному миру за окном. Только глаза… Глаза цвета моря кажутся огромными, как у Усаги.
Мичиру, как я могла? Зачем мне вообще понадобилось ждать и думать? Ведь решение могло быть только одним…
- Четыре недели.
- Когда ты узнала?
- Пять дней назад. – Опускаю голову.
И вот тут-то тебя прорывает.
- Харука, почему ты молчала? Почему не сказала раньше? Чего ты ждала? Что я обо всём догадаюсь? Ну так знай, я поняла ещё раньше, чем ты. Мы тогда чуть не разминулись в аэропорту, потому что ты проспала. Чего никогда не бывало. Но почему, почему ты всё это время…
Почему? Мичиру, ты же знаешь. Я ведь женщина самостоятельная, мне помощь нужна редко. И явно не в таких случаях.
Чувствую, принятое решение верно.
- Харука. – Садишься рядом, и тёплые руки обхватывают мою шею. – Скажи, мне, чего ты боишься? Почему молчала столько времени? В этом нет ничего плохого. Только хорошее. – Шёпот щекочет ухо. – Это же прекрасно, разве нет? Это же чудо. Я мечтала об этом всю жизнь. Понимаешь?
- П-правда? – выдавливаю я. – А я думал…
- … что я спрошу, кто отец? – Ты прижимаешься ко мне. – Скажи, а зачем мне это знать? Самое важное - теперь у нас будет ребёнок. Наш собственный. Твой и мой. И больше меня ничегошеньки не волнует.
- Но ведь… - снова протестую я.
- Ты думала, я сочту это изменой? – Ты улыбаешься где-то на краю видимости. – Ни в коем случае. Никогда. А если ты всё-таки жаждешь искупления – а я уверена, жаждешь, - считай, что эта маленькая жизнь, - ладонь прижимается к моему животу, и тепло проникает сквозь рубашку, - перевешивает все-все твои проступки. Все-все-все, Харука-тян.
Ты прижимаешься щекой к моей щеке, и по лицу бегут мурашки. В комнате постепенно проступают цвета. Стены и покрывало кровати обретают оттенок солнца, подушки вновь снежно белеют. К твоим волосам возвращается нефритовый оттенок. Кажется, даже дождь за окном обретает чуточку бирюзовое свечение.
- Пойдём обрадуем наших девушек. – И ты стаскиваешь меня с кровати.
X
- Ну вот, Хотару, - слабо улыбнулась темноволосая женщина в голубом переднике, - теперь у тебя будет братик.
Черноволосая девочка качнула головой, глядя на сидящего за кухонным столом блондина.
- Сестрёнка, - тихо произнесла она. – Такая же, как ты, Харука-папа.
На лице стоящей за спиной блондина девушки загорается улыбка. В глазах сверкнули солнечные зайчики, отразившиеся от невидимой водной глади. Тонкие руки обнимают парня за плечи.
- Слышишь, Харука? Мы назовём её в твою честь. А я… - девушка счастливо прижмурилась, - а я буду звать её Маленький Уран.
Юноша слабо ухмыльнулся. Девушка наклонилась, нефритовые волосы заслонили лицо парня.
Черноволосая девочка вздрогнула, глубокие фиолетовые глаза увеличились вдвое. Взгляд остановился на женщине в голубом переднике.
- Сетсуна-мама… - разнёсся по кухне чуть слышный шепоток.
Ни девушка, ни молодой человек не обратили внимания на слабый возглас. Женщина немедленно вышла в прихожую, крепко держа малышку за плечи.
- Что, Хотару? – выдохнула она, наклоняясь к девочке. – Что случилось?
Взглянув на плотно закрытую дверь в кухню, черноволосое существо чуть слышно выговорило:
- Этому ребёнку не суждено родиться.
XI
Несмотря на активную агитацию со стороны Мичиру, Харука не торопится обзаводиться детскими вещами. Она даже тренировки не прекратила, только ослабила существенно. Мичиру, возвращаясь с репетиций, не отходит от неё. Хотару пообещала, что никому не скажет ни о беременности Харуки, ни о видении. Почему? Во-первых, это дело Уран. Во-вторых, я надеюсь, что Хотару не так поняла явившееся. На вопросы она отвечает только: «Его не будет» в разных вариациях. Я не отпускаю её от себя. Сатурн не может контролировать свои провидческие способности, и в следующий раз всё может произойти при нежелательных свидетелях. То есть при Уране и Нептун.
Мне не дозволено видеть будущее. Это привилегия Сатурна. Я могу предугадывать лишь возможные варианты развития событий. Кое-что я знаю, но лишь то, в чём участвовала сама. Либо то, что доносят ветра времён, несущие отголоски событий. В этом мире и в этой форме мои способности к восприятию посланий времени сильно ограничены. Тем более когда дело касается мелочей вроде жизни нерожденного ребёнка.
Несмотря на попытки Хотару (и, кстати, Мичиру) выяснить, как Урану удалось забеременеть, Харука молчит, как каменная. Я вообще не спрашиваю. В конце концов, нас не касается. Кстати, со здоровьем у неё полный порядок. Никакого токсикоза, тошнот или головокружений. У госпожи гонщицы железный организм, я ею горжусь. Её не взяло даже несварение желудка, свалившее всех после рыбного супа, сваренного Хотару за те полчаса, что я отсутствовала на кухне. На вкус, кстати, суп удался. Пищеварению, правда, не помогло.
Гинеколог, к которому Мичиру отволокла Харуку чуть ли не связанную, заявил, что никаких отклонений в развитии плода не обнаружено. Советовал есть побольше фруктов и овощей. Хорошо, что диета спортсменов и не такое включает. Мичиру под моим руководством строгает фруктовые салаты, а Хотару не доверяется ничего более ответственного, чем нарезка огурцов. Всё пытаюсь дознаться, что такое попало в достопамятный суп, но, промучившись животом сутки (вдвое больше, чем мы с Мичиру), девочка поклялась, что больше никогда так не сделает. Не возражаю – как мать всегда знает, чьего ребёнка носит, так и настоящая хозяйка никогда не ошибётся, назвав причину удачи или неудачи в готовке. Макото, кстати, считает так же.
- Сетсуна-мама… - О Хронос безначальный, она умудряется застать врасплох даже меня. Чуть поворачиваюсь.
Фиолетовые глаза расширены, личико бледное, тонкие руки дрожат.
– Сетсуна-мама…
- Что, Хотару-тян? – Остриё ножа приподнимает оладью на сковородке. В самый раз.
- Принцесса… - Дёргаюсь слишком резко, пальцы встречаются с раскалённым металлическим бортиком. – Принцесса… Она в опасности.
XII
Крик застиг нас на дороге. Машина вильнула, я еле тормознула, а ты уже выхватываешь жезл. Я выпрыгиваю из авто – благословен открытый верх, а вослед несётся голос:
- Харука, не смей!
Ещё чего, Мичиру! Там кого-то убивают, а я должна сидеть на месте, пока ты будешь рисковать здоровьем, выясняя, что и как? Ну уж нет.
Влетаю в парк, расталкивая немногочисленных гуляющих. Вечерняя темнота, испещрённая, изуродованная светом фонарей, нетронута в гуще деревьев. Вот туда и нырнём. Мичиру - следом, нефритовые волосы полощет ветер. Пересечь аллейку - и туда, под кроны особо толстых лип… Это у фонтана? Тогда мы несёмся самой короткой дорогой, правда, попирающей некоторые правила парка, особенно запрет на хождение по газонам…
Визг повторяется. Не могу сдержать богохульства. Можно было догадаться сразу. По тембру.
- Сила Кристалла Нептуна!
Ага, Мичиру тоже сообразила, кто так нас радует. Присоединимся.
- Сила Кристалла Урана!
- Харука!
Побери чума этот сейлорский костюм. Ладно трико и перчатки, развевающийся матросский воротник тоже перетерплю, но кто бы знал, как мешает эта коротенькая юбочка в складочку! Зато полусапожки на толстом каблуке словно специально придуманы для бега по пересечённой местности.
Развевающая таким же матросским воротничком и синим бантом на груди Нептун, таки опередив меня, вылетает на песчаную площадку перед большущим фонтаном. Совсем ты расклеилась, Харука, дружище. Скоро перейдёшь на восьмидесятикилометровую езду.
Два небольших чертовидных демона удачно уронили в фонтан девушку со светлыми хвостами. Удачно потому, что спиной в воду. По скамейкам вокруг фонтана резво скачет некто в смокинге, маске и цилиндре, здоровенная трость охаживает ещё троих не менее активных «чёртиков». Да щас, откуда у демонов такая форма? Не иначе, какой-нибудь токсикоз, вот в глазах и прыгает неизве…
- Глубокое погружение!
И чего ты добилась, напарница? Только того, что в фонтане теперь вдвое больше воды. Демоны (чтоб меня разнесло, и впрямь с рогами и хвостами!) отпрыгнули. А Усаги-тян, между прочим, не умеет плавать.
Краем глаза вижу, что наш замаскированный фрачник удачно огрел по башке одного из чертенят (это нокаут, по-моему), но место контуженного быренько занял один из мучителей Принцессы. Второй же… о, не знал, что она умеет пинаться! Каблуком, да в горло, да так прицельно… По-моему, хвостатое блондинистое чудо сломало стервецу позвоночник. Если таковой вообще имелся.
- Сотрясение мира!
Мир действительно трясётся, только под моими ногами. Один из наседающих на Такседомаска, чуть развернувшись, рыкнул в лицо Нептун, и воительница, сбитая необычной звуковой волной, отлетает в мою сторону. Я не успеваю отпрыгнуть, атака уходит в небо, напарница врезается мне в грудь, и миг спустя мы барахтаемся на земле. То есть барахтаюсь я, а Нептун лежит на мне шестидесятикилограммовой гирей. Вылезши, вскидываю руку:
- Сотрясение мира!!
Новая атака успевает смести демона, что намылился было вцепиться в хвостатую защитницу мира и справедливости. До сих пор, кстати, не перевоплотившуюся. Мокрая Усаги встаёт в фонтане. Хвосты надо выжимать, зелёное платьице облепило стройную фигурку. Специфическое зрелище, правда, не лишённое определённых приятных деталей.
Подскочив к Такседомаску, развевающему плащом, попадаю одному из его демонов по рёбрам. Неизысканно, ногой с разворота. Нет, дерьмецо, они и впрямь живые, не то что те разномордые, нередко карикатурные монстры странных форм, к каким мы привыкли. Любопытно. Жаль, нет Ами. Анализы - дело её. А моё – рёбра крушить. Хотя этому экземпляру как-то плевать на сломанные кости (нет, точно сломанные и точно кости, этот звук я ни с чем не спутаю!). Верещащий чертёнок отступает, а миг спустя меня бьют в спину.
Ах ты падла! А в глаз за нападение со спины?!
«В глаз» случилось, судя по вою, но два других оглоеда уцепились за плащ Такседо. Ростом они со среднего японца, а значит – на голову меня ниже. Что, понятно, не добавляет им очков.
Усаги визжит. Вот глупенькая, ничего с твоим Мамо-тяном не случится, я тут не для красоты… Врезаюсь в чертей, оба разлетаются в стороны, Такседомаск успевает огреть одного палкой по животу. И кто-то опять вцепляется мне в спину, к тому же визжа, да сколько ж можно!! Падаю назад, пытаясь раздавить собой поганца. Обнявшись, мы с демоном катаемся по земле. Он пытается меня удушить, а я тщусь раздолбать эту рогатую башку о свой лоб или подворачивающиеся камушки.
- Глубокое…
Мичиру, да ты с ума сошла, я ж щас захлебнусь!..
- …погружение!
Нет, пронесло, демона смыло. Нептун на четвереньках. Похоже, звуковая волна, по временам испускаемая этими паршивцами, доконала её. Неужели музыкальный слух подводит?
Успеваю ударить того гада, что подобрался к ней ближе всех, тем не менее напарница встречается лицом с землёй. Перекат – она подсекает мне ноги – падаю. На неё.
- Уран… - шепчет Мичиру – её ни разу не смущает, что плиссированная юбочка задралась до последней стадии непристойности, а на ней лежу я, худощавая и мускулистая семидесятикилограммовая туша. – Харука-тян, не делай… Тебе опасно… может случиться… Нельзя… не надо. Не смей…
Сожрите меня живьём воины Галаксии!
Скатываюсь с Нептун. Не даю себе даже отряхнуться:
- Сотрясение мира!!!
Два ближних, Такседомаск чудом увернулся.
- Сотрясение мира!!!
А, лысые сенши, промазал!!! В таком разе я тебя голыми руками… нет, зубами до кучи… щас ты у меня…
- Крик… мёртвых.
Серый вихрь слетает с тёмных небес, на мгновение затмевается свет фонарей. Демон исчезает. Всё очень просто, если знаешь как. Усаги от неожиданности вспискивает, Такседо тяжело дышит.
- Мичиру… - Наклоняюсь над неподвижным воином Нептуна. – Мичиру!
- Харука… - Струйка крови на виске испачкала волосы цвета морской глубины. – Со мной всё… За себя волну… за девочку…
Бездонные глаза закрываются. Плутон опережает меня:
- Ничего страшного, Уран. Всего лишь нервы. – Лёгкий шлепок по щеке, Нептун дёргает головой. – Она просто вложила слишком много внутренней силы в атаки. Перенервничала. Бывает. Всё в порядке. Не волнуйся, всё будет хорошо.
Точно, Мичиру. Слышишь? Всё будет хорошо.
XIII
Всё будет хорошо. Это нужно закончить. Хватит. Я и так достаточно подминал всех под себя. Хватит. Из-за моего самолюбия могли пострадать невинные. Могла пострадать ты, родная.
Всё, что с нами связано, имеет второстепенное значение. Мы – лишь функции, введённые в уравнение всеобщей гармонии. Наши жизни не важны. Их можно и нужно принести в жертву ради цели куда более великой, чем можно представить. Если мы уклонимся, позволив самолюбию и страху взять верх, погибнет вся жизнь. Но если один раз найдём мужество пожертвовать собой, будут спасены миллиарды куда более достойных представителей нашего и не нашего вида. После того, что мы сделали, после всего, что хотели сделать, другого пути нет.
В конце концов, какое значение имеем мы? Человек ничтожно мал, а данные нам силы опасны в неразумных руках, как недавно выпал случай убедиться. Если мы погибнем – оставим светлую, хотя и грустную память. Но если предадим, предпочтём тёплое, живое существование чужим жизням, не будет ничего, кроме грязи и презрения. Выбор очень простой. Прожить ещё какое-то время ничтожеством – или умереть достойно, сражаясь до конца. Отказаться от кусочка любимой и вкусной жизни ради вечности. Отказаться от частички себя ради того, чтобы жили те, кого любишь. И те, кого не знаешь, но кто достоин жить не меньше, чем любимые. А то и больше.
Выбор очень простой, родная. Ты – или я.
Но ты ведь уже знаешь, что я выберу?
XIV
- Сетсуна, - донеслось из прихожей, - а где Харука? У неё сегодня нет тренировки.
- Не знаю, - отозвалась я, помешивая суп. – Хотару, не выжимай из томатов сок! Аккуратнее.
- Странно, - продолжила невидимая Мичиру. – На улице собачья погода, словно у Ами-тян депрессия. С чего Харуку понесло наружу? Ты отправила её в магазин? Ей нельзя носить тяжести, Мейо!
- Ну что ты, всё есть. – Облизываю ложку. Недосол. – Хотару, иди сюда. Попробуй. Солёно?
У Сатурна весь день траурный вид. Бледная, под глазами круги, уголки губ опущены. Выглядит хуже брошенной Усаги. Вроде ничего не болит, но физиономия невозможно трагическая. Помидоры со страху сами консервируются.
- В самый раз. – Черноволосое создание смотрит в сторону. – Хорошо, Сетсуна-мама.
- Хотару. – Мичиру вошла на кухню. Влажные волосы чуть топорщатся, точно выброшенные на берег водоросли. – Ты не знаешь, где Харука-папа?
Фиолетовые глаза Хотару увлажняются. Я незаметно откладываю ложку и уменьшаю газ, дабы иметь возможность свободно действовать. Мичиру обнимает девочку.
- Ты чего, Хотару-тян? Вы с Харукой-папой поссорились? Что случилось?
Хотару молчит, только плечики едва дрожат.
А я понимаю в единый миг.
Хлопает входная дверь. Гулко падают кроссовки. Шуршит куртка. Всё происходит так быстро, что Мичиру едва успевает потрепать Хотару по волосам и вернуться в коридор.
- Харука, ты дома. Что стряслось? Где ты была? На улице ужасно, ты что, гуляла в такую погоду?
Наверху хлопает дверь. С лестницы доносится топоток лёгких босых ног.
- Харука! Харука, постой!
Я смотрю на Хотару, методично шинкующую помидоры в теперь ненужный салат.
- Давно поняла?
- Утром, - негромко отвечает девочка. – За три часа.
XV
Спальня небольшая. Два окна – слева от двери и напротив, справа от кровати. Вся комната – в тёплых золотистых тонах, контрастирующих с серыми тучами за окном. На неразобранной постели поверх жёлтого покрывала лежит светловолосый парень в мокрых джинсах и сырой рубашке.
Когда дверь открывается, он продолжает пялиться в потолок, закинув ногу на ногу. Игнорируя стоящую посреди комнаты нефритовласую девушку. В ответ на вопросы молчит.
- Харука, что такое? Что с тобой? Почему ты ушла без предупреждения? На улице холодно, ты можешь простыть. Как ты себя чувствуешь? Пойдём обедать, тебе надо как следует поесть. Пойдём, Харука!
В комнате холодно. Вероятно, сказывается отсутствие центрального отопления. И ливень, конечно.
- Харука? Что-то случилось? Скажи мне. Харука…
Всё холоднее. Как будто ливень проник сквозь щели дома и сейчас затопляет первый этаж.
- Харука-тян…
Девушка садится на кровать. Осторожно протягивает руку. Ладонь прижимается к животу парня. Никакой реакции. Парень по-прежнему лениво пялится в светлую штукатурку потолка.
Неожиданно берёт ладонь девушки. Подносит к щеке с налипшими светлыми волосами.
Температура в комнате падает, кажется, до нуля.
Шлёп!
Дрожащая девушка вскакивает. Парень таращится, словно не узнавая. На щеке чуть заметен алый след.
- Харука!!!
XVI
Ну вот. Теперь ты кричишь и обвиняешь меня в чём попало. Едва ли не в вампиризме. Я и убийца, и лжец, я и предатель, я и демон в людском теле. Всё сразу и в одном флаконе. Второе воплощение Хаоса, проще говоря. Ты ненавидишь меня. Ты не понимаешь, как таких выродков вообще земля носит. Не иначе, от себя добавлю, у них под ногами должен трястись мир. По твоей логике.
Ты кричишь так, что затихает булькающая и ворчащая кухня. Видать, Сетсуна боится, что их зальёт разразившимся цунами.
Ты кричишь. Тонкие пальцы сжаты в кулак, лицо искажено, влажные волосы топорщатся. Но не в красоте дело. Во всяком разе, не в ней одной.
Я всё равно люблю тебя, Мичиру. Всё, что я сделал – на самом деле только ради тебя. Не ради миссии, спасения мира, выполнения долга. Просто я слишком тебя люблю. И не хочу, чтобы однажды меж нами встала пропасть в виде твоей любви к существу, чьей жизнью ты пожертвовать не смогла бы никогда, и моей любви к тебе.
С нашей любовью мы ужились. Но третьему звену в этой системе не бывать.
Теперь ты плачешь. И говоришь, говоришь, говоришь. Явно не осознавая смысла слов. Это истерика. Успокойся, любимая. Пожалуйста.
Слезаю с кровати. Сейчас я обниму тебя, и всё будет как раньше, когда не существовало ничего, кроме нас и миссии. Успокойся, родная. Ничего же не случилось.
Отшатываешься. Тебе противно до меня дотрагиваться. Поэтому я ещё жив. Я, насильник, изувер, мучитель и живодёр. Ты не можешь находиться в одном доме с таким ублюдком. Поэтому немедленно уходишь.
Хлопает дверь.
Надо спуститься на кухню. Есть особо не хочется, но ты же не войдёшь в спальню при мне. А тебе надо собрать вещи.
XVII
Всё изменилось.
Как жаль, что я не могла это предотвратить. К чему знать будущее, если не можешь ничего изменить? Лучше быть уверенной, что можешь всё, если захочешь. А из будущего знать только хорошее. Как Усаги-сан, уверенная, будто возможно всё, и не знающая, что иногда, несмотря на любые усилия, всё останется по-прежнему. Или будет только хуже.
Дома теперь всё по-другому. Мичиру-мама исчезла. В тот же вечер собрала вещи. И ушла. Не взяла ничего лишнего – старый спальный мешок, мыло, щётку, полотенце и что-то из одежды. И скрипку, разумеется. Сумка получилась такая лёгкая, что помощь Харуки-папы не понадобилась. Правда, Мичиру-мама с ним не прощалась. Даже не зашла на кухню, мы с Сетсуной-мамой вышли в коридор.
Харука-папа со мной почти не разговаривает. Даже прекратил занятия по физике и математике. Щёки страшно ввалились, и глаза тёмные-тёмные, почти как мои. А ещё он очень редко бывает дома. Только на ночь приходит. Да и то не всегда. Иногда возвращается под утро, я во сне слышу. И спит в маленькой комнате «для гостей». Сетсуна-мама боится убирать в спальне Мичиру-мамы, потому что Харука-папа не хочет, чтобы туда кто-то входил. Он не говорил такого, но мы поняли.
Теперь всё не так, как должно быть.
Я уверена, Мичиру-мама вернётся. Она почти ничего не взяла. Да и раньше иногда случалось, что мы жили без неё по нескольку месяцев. Правда, тогда Харука-папа провожал её в аэропорт. И ночевал в большой спальне.
Но всё-таки теперь дома очень холодно.
XVIII
Наверху потолок. Серый, потрескавшийся, в углу незаметная паутина. Слабые светильники отключены, и комнату наполняет серая изморось. Вечереет.
Над головой – потолок.
А ты снова кричишь, Мичиру. Обвиняешь меня Мистресс знает в чём. Не хочешь ничего слушать. Кричишь, и ветер за окном отзывается на твой крик. Кричишь так, словно это у тебя отняли нерожденное живое существо. Да что я, его у тебя и впрямь отняли. Ты ведь считала его нашим.
Только дело в том, любимая, что оно нам вовсе не принадлежало.
Кажется, эхо твоего крика впиталось в стены, в пол, в мебель. И в меня тоже. Каждая вещь в доме неслышно кричит твоим голосом. По временам задыхаюсь в этом непрерывном вопле. Сетсуна и Хотару, похоже, согласны с тобой. Только молчат. Лучше б тоже орали.
Безмолвствует лишь потолок. Из всего дома один потолок ни в чём меня не обвиняет. Просто нависает, спокойный и равнодушный. Всюду, в любой комнате. Даже на забитом шоссе мнится, будто он по-прежнему на месте. Стоит только поднять голову – упрёшься взглядом. Он не мешает. Просто существует. И злиться на него – то же, что злиться на смерть, дождь или прилив. Они ни от кого не зависят. И на них нельзя повлиять никак. Они просто есть.
XIX
Вот так, Мичиру. Тебя нет почти месяц. Будь я на месте, скажем, Усаги, точно волновался бы. Но мы – я, Сетсуна и Хотару – знаем причину. Банальную, как устройство мира. Неделю тому начались гастроли. Мы давно к ним готовились. Я даже хотел отправиться с тобой, помнишь? Всё-таки двухмесячное турне по Америке – слишком долгая разлука на слишком большое расстояние. А полтора месяца назад ты хотела остаться. Ради меня. А я…
Милая, я не желаю, чтобы ты жертвовала для меня чем-то. Даже гастролями.
Не знаю, где ты жила до отъезда. У тебя множество друзей, способных раздобыть комнату в приличном районе Токио или поделиться собственной квартирой. Последнее, сама понимаешь, злит меня сильнее всего. В любом случае, ты неделю как в другой стране играешь для чужих и невероятно глупых людей то, в чём они мало разбираются и что любят лишь для поднятия общественного статуса. И я не могу знать, от кого ты принимаешь цветы, кто, кланяясь, целует твои нежные руки. А может, и не только руки.
Может, и хорошо, что я не могу этого знать. А то эти заокеанские гастроли ознаменовались бы серией особо жестоких убийств, совершаемых после концертов каким-то маньяком.
Дома всё хорошо, не волнуйся. Только очень холодно. Я по-прежнему сплю в маленькой комнате. И хотя она ориентирована на юг, по ночам чертовски зябко.
Правда, сегодня ночью, проснувшись от очередного кошмара, в котором ветер выл твоим голосом, я обнаружил спящую под боком Хотару. Видно, ей тоже что-то привиделось, и она сунулась к первому, кто подвернулся по дороге. Наши комнаты ведь смежные. Наверное, ей было ужасно одиноко, но она не стала меня будить. Под утро я проснулся снова – от крика. Малышке помстилось, будто чудовищное землетрясение разрушило множество поселений в Японии, а вызванное им цунами докатилось до обеих Америк. Пришлось укачивать её до самой зари. Сетсуна уверена, что это просто кошмар. Хорошо бы, а то пророческие видения Хотару всё-таки нервируют. Слишком уж неожиданны.
В Токио осень. По-настоящему она началась сразу с твоим уходом. Последние лет сорок, сама понимаешь, она далеко не так романтична и возвышенна, как у Басё и Такахамы Кёси. Но всё равно ощущается. По утрам сад покрывают кучи многоцветных листьев. Парки раззолочены, как залы дворцов, и воздух пропитан запахом прели и сырости. Если у организма хорошая морозоустойчивость, можно даже восторгаться.
Мне удалось переговорить по телефону с твоим пиар-менеджером, иначе я не знал бы, когда ты возвращаешься. Этот ушлый тип явно проговорился, поскольку ни под каким видом не пожелал сообщить твой концертный маршрут. Удавил бы, да расстояние не позволяет.
XX
Сегодня Хотару долго не могла уснуть. Ей три ночи подряд снилось, что уровень Мирового океана повысился, и дом затапливает. Я сидел с ней до двух часов. Просто сидел молча. И вспоминал запах моря. Я хотел объяснить нашему светлячку, что не нужно бояться океана, он породил всё, он источник жизни (вместе со светом и воздухом, конечно, но всё же). Я не знал, как её успокоить. Но маленькая воительница всё поняла сама. Сейчас она спит, и я сквозь стену ощущаю её спокойствие. Почти слышу еле заметное дыхание. А ещё думаю о тебе, Мичиру. И о том, как мы познакомились с воинами. Нет, первое знакомство состоялось давным-давно, когда мы были детьми. Я вспоминаю, как с воинами в матросках мы впервые встретились вдвоём.
Огонь Марса загорелся, когда началась наша миссия. Когда мы стали неразлучны – неразлучны вопреки обещанию продолжить миссию в одиночку, если один погибнет. Огонь одержимости целью. Потом ставший огнём преданности Принцессе. А ещё чуть позже превратившийся в то ровное тепло, что поддерживает нас теперь.
Гром, похожий на голос Макото-тян, я услышал в тот миг, когда перед лицом материализовался жезл Урана. А ты – когда я всё-таки взял его, отказываясь от права на обычную человеческую жизнь, такую же, как у всех, с друзьями, семьёй, детьми, нелюбимой работой и любимым хобби. Впрочем, как ни странно, вскоре мы получили своеобразный суррогат, заменитель всего этого. Наша работа – истребление воинов и защита Галактики, хобби – обычная жизнь. Семья – Сетсуна и Хотару, а друзья – настоящие, не суррогатные – остальные воины.
Землю под ногами мы ощутили в тот миг, когда поняли, что теперь мы не одиноки. Что у каждого появилась опора, плечо, на которое можно опереться. Тот, кто не предаст никогда. Знаешь, с того момента ничего не изменилось. Даже сейчас, когда миссия изменилась, а ты за несколько тысяч километров и, уверен, по-прежнему злишься, я знаю, что надёжнее тебя нет никого. Если совсем недавно я позволял себе кощунственно сомневаться, то теперь, после того, как ты ушла, осознал заново. А ты, знаю, чувствуешь то же в той неустойчивой, нелогичной, непривычной стране. Не волнуйся, Мичиру. Я никогда тебя не предам.
Дождь… Капли воды упали мне на лицо, когда в воздухе материализовалось самое чистое сердце мира, становящееся Глубоководным Зеркалом. Когда его свет коснулся меня, я понял, что должен сделать. И одновременно (что осознал гораздо позднее) услышал голос Ами-тян: «Так должно быть.»
Всё-таки вы с ней чем-то очень похожи.
Сетсуну мы, кажется, знали всегда. Всегда помнили, что отпущенное время кратко, как полёт осеннего листа, и не позволяли себе размышлять и колебаться больше возможного. Мы действовали автоматически, раз и навсегда запрограммированные на миссию.
Мы и сейчас запрограммированы. Так что надо избегать системных ошибок, как говорит Ами-тян.
Цепь же Венеры связала нас куда раньше. Сковала намертво, спаяла в одно целое. Соединила слишком давно для того, чтобы я помнил, когда это началось.
А помнишь, когда мы познакомились с Сейлормун? С Лунным Светом Галактики? Мы ехали в Токио тихим вечером, по берегу моря. Ты задремала на переднем сиденье. Во сне ты ещё прекраснее, Мичиру. Ты просто спала рядом, и резкий ветер, бьющий в лобовое стекло, кажется, смягчился, встретившись с тобой. Нет, небо оставалось тёмным. Только твоё лицо неожиданно засветилось. Свет отразился в зеркале заднего вида, на миг ослепив.
Знаешь, о чём я тогда думал? Ты удивишься. Я надеялся на рефлексы, что должны были уберечь меня от ошибки на дороге.
Лицо Усаги-тян светилось в темноте, когда наверху хохотала Галаксия, а мы тянулись друг к другу, чтобы встретиться с Хотару вдвоём. Как и со всем, что преподносила нам судьба.
Ты знаешь, Хотару-тян всегда за спиной каждого воина.
XXI
Наверное, ты всё ещё зла на меня. Наверное, я бы тоже злился в такой ситуации. Может, не уходил бы из дома, но не смог бы сразу понять – почему. Ты понимаешь, я уверен. Но принять не желаешь. Это вполне закономерно.
А вот Хотару явно не понимает. Думаю, она о чём-то догадалась, но почему-то молчала. У Сетсуны, впрочем, тоже какое-то странное выражение лица. Я начинаю побаиваться, может, она и впрямь помышляет усыновить ребёнка? С неё станется.
Я не собираюсь объяснять Хотару, почему счёл необходимым поступить именно так. Она должна понять сама. Сетсуна понимает. И ты понимаешь. Надеюсь.
Сегодня мы с Хотару-тян целый вечер гуляли по парку. Она бегала, пугая отдыхающих воплями самой настоящей юмы. Потом тихо и трудолюбиво плела венок из золотистых и апельсиновых листьев. А чуть позже я нашёл её плачущей на скамейке. Ты знаешь, с ней такое бывает. Сидит и смотрит куда-то, а щёки мокрые. Пока я выяснял причину, наступил вечер. А вечером Хотару-тян такая меланхолическая, что заражает всех вокруг. Теперь я сижу с ней, пока она не засыпает. И рассказываю истории про духа Штормов, сошедшего в мир людей, дабы покарать иномирное Зло. Сегодня Хотару спросила: «А великий Дух всегда был один? Ему же, наверное, было грустно и страшно. А что бы случилось, если бы его победили?» Подумав, я втиснул в сказку духа Ураганов, призванного оберегать духа Штормов. Хотару одобрила.
Когда кончится эта сказка, я начну следующую. Она будет про песок, имеющий душу и сердце, но подвластный ветрам времён, что вольны делать с ним всё. Хотару – потрясающий слушатель, не хуже твоих фанатов. Похоже, ей никто не рассказывал сказок очень давно. И правда, вместо этого Сетсуна потчевала её японской литературой, философией и историей, я – физикой, а ты – обществоведением и биологией. Как-то мы подзабыли, что она ребёнок, как Чиби-Уса. И ведёт себя соответственно, несмотря на потрясающее развитие.
О, Хотару-тян наконец-то заснула, и я волен заняться своими делами. Но своих дел с того момента, как ты уехала, как-то не появляется. Так что меня ждут белые стены, молчащие с того утра, когда я обнаружил рядом Хотару. Правда, избавиться от привычки пялиться вверх пока не удалось. Так что мы вдвоём с потолком будем лежать и вспоминать тебя. И ещё – придумывать, что скажу через месяц. А вот это – проблема.
Потому что на самом деле я так и не могу понять, что надо тебе сказать.
Я извинюсь, и это прозвучит искренне. Но я не смогу не добавить, что нисколько не сожалею, и это тоже честно. Я не солгу, если скажу, что не хотел обидеть тебя. Но когда заявлю, что хотел защитить тебя, ты не поверишь. Ещё я должен сказать, что надеялся на твоё понимание. Но когда уточню, что не смог бы справиться с чуть было не навязанной мне ролью, ты точно развернёшься и уйдёшь.
Поэтому единственное, что ты услышишь от меня прямо в аэропорту, - самые простые слова, какие только могут быть произнесены после долгой разлуки. Те самые элементарные, их я хотел выговорить давным-давно. Ещё в тот миг, когда пальцы сжались вокруг холодного стержня жезла.
Ты знаешь, какие.
XXII
Мичиру, что случилось? Ты должна была вернуться две недели назад. У Хотару всё из рук валится, Сетсуна деловитее и мрачнее обычного. Мне удалось дозвониться до твоего арт-директора и вытрясти из него, что ты осталась в Америке ещё на двадцать дней. Двадцать, Мичиру! Мы без тебя почти четыре месяца. Если испытываешь нас на прочность, прими поздравления: испытания провалены. С треском. Всеми.
Впрочем, причина задержки очевидна. Хочешь продемонстрировать, что не зависишь от нас, свободна, как ветер, и вольна делать что вздумается. Хочешь, чтобы я ни на секунду не забывал о сделанном.
Любимая моя, знаю. Знаю и помню. И никогда не забуду.
Только одного ты по-прежнему не знаешь. Одного простого факта. О котором я не собираюсь сообщать.
Ты вернёшься через пять дней. Сказка про Духа Штормов окончится завтра. Знаешь, как? Он обретёт истинную сущность и станет Духом Животворной Водной Мощи. И никакие помощники ему больше не понадобятся.
Мы тебя ждём.
XXIII
Сегодня в Токио пасмурно. Дует так, словно мы в Арктике. Хотару осталась дома под присмотром Сетсуны, а я час сижу в аэропорту. Приехал в такую рань, чтобы выяснить, не задержан ли рейс. За отмену или какие-то другие неприятности не беспокоюсь – виза у тебя вот-вот кончается, а уж господин Ушлый Менеджер наверняка побеспокоился о том, чтобы обеспечить самый безопасный и надёжный рейс. Потому как ежели не побеспокоился, самолично распотрошу его получше некоторых юм. Я и так, пока ехал сюда, раз восемь рисковал закончить земной путь в ДТП с большим количеством жертв.
Но всё в порядке. Твой самолёт вылетел по графику, погода лётная, и через четверть часа меня ждёт свет.
Сегодня я, не поверишь, не спал полночи, наверное. Никак не мог придумать, как объясниться. Попутно измышлял окончание сказки про Песок Времени. Честно скажу, второе удалось лучше.
Хотару и Сетсуна три дня прибирают дом, правду сказать, изрядно запущенный в твоё отсутствие. С рассвета Мейо готовит какой-то сногсшибательный ужин. В общем, энергия бьёт гейзером. А я неделю слоняюсь, как броненосец страдающий бессонницей. Мичиру, без тебя всё разладилось, как никогда прежде.
Телефон в кармане натужно попискивает, сигнализируя о конце ожидания. Я вскидываю голову. На огромном табло как раз сменяются огненные цифры. Половина первого. Выход три-«а», у которого я дежурю с двадцать минут.
Толпа встречающих переговаривается всё активнее, часть суетится, часть пытается куда-то чесать, кто-то повыхватывал телефоны мучить своих в лайнере. Как говорится, оживление в зале.
Спустя ещё четверть часа из чрева выхода появляются первые, самые бодрые и энергичные пассажиры. Ликующие встречающие отпихивают меня в сторону. Я не сопротивляюсь. Какая, в сущности, разница, насколько далеко я от выхода? Мой рост позволит мне разглядеть тебя хоть с другого конца аэровокзала.
Что-то скручивается в желудке, сигнализируя: сейчас. Приготовься, Харука, подруга. Вот сейчас, через секунду…
Солнце прорывается сквозь стеклянный потолок. Холод, покусывавший с утра, расползается, как старый шов. Воздух на мгновение застывает.
Ты входишь в зал.
На плече – та же спортивная сумка. Скрипичный футляр в правой руке, подозрительно объёмистая авоська – в левой. Волосы цвета глубинных водорослей перевязаны синей ленточкой.
Людской поток огибает меня, словно ручей обомшелый валун. Ты перехватываешь сумку на плече. Не глядя на меня, продвигаешься явно сюда.
Мичиру.
Ты вся словно светишься. Так было всегда, а я просто не замечал? Или это лучи неожиданно ласкового ноябрьского солнца?
Ты рядом. Твои глаза больше целого океана. В них отражается небо.
Голубое-голубое небо, которого над Токио не было, кажется, с июля.
Ну что ж. Надо что-то сказать. Как полагается в таких случаях. С чего начнём извиняться? За два часа так и не придумал. Поехали. «Добро пожаловать», «с возвращением» или хотя бы «я скучал».
Но ты опережаешь меня.
- Здравствуй, Харука.
Улыбка. Одна лёгкая, как волосы цвета глубины, улыбка, за неё не жаль погубить целый мир, хотя сознание велит обратное. Свет всё сильнее и сильнее.
Ты действительно светишься.
- Я скучала.
- Я… - Губы искривляет судорога, наверное, похожая на улыбку. – Я тоже.
Ты так близко, что от твоего дыхания у меня шевелится чёлка.
- Мичиру… - Преодолев сопротивление одеревенелых мышц, обнимаю тебя. – Никогда больше не пропадай так… А то я снова…
Понимаешь, ведь если бы не твои предыдущие гастроли, продлившиеся два месяца… если бы не холод, заполонивший дом, если бы не… не было бы безумного одиночества, не было бы… той ночи в клубе, музыки и полчищ каких-то муравьёв в человеческом облике… вообще этого ничего не было бы. Мне не пришлось бы обманывать тебя, себя, и…
И отпала бы необходимость убивать.
- Тсс, тихо. – Мягкие пальцы на моих губах. – Я не виню тебя. Не волнуйся так. Теперь всё…
- … всё будет хорошо, - машинально заканчиваю я, погружаясь в запах твоих волос, запах солёного ветра над обрывом.
- Точно. – Ты снова улыбаешься, знаю. Дыхание щекочет шею. – Теперь всё будет даже лучше, чем ты можешь себе представить.
В зал откуда-то врывается ощутимый ток тёплого, почти горячего воздуха. Не иначе, принесло оттуда, где есть обогреватель.
Тепло твоих плеч пальцы принимают почему-то не так, как всегда. И что-то непонятное проскальзывает в изгибе губ, в зрачках. Даже в том, как струятся по спине и шее волосы. Какой-то иной, чем прежде, румянец окрасил щёки.
Мичиру. Ты изменилась.
Бездонные синие глаза щурятся. Совсем не так, как прежде… и в то же время так похоже. Так похоже на улыбку Сетсуны, когда Хотару читает стихи…
В голове что-то ощутимо щёлкает, как сустав.
- Мичиру! – Я резко отступаю на шаг. Кончики пальцев по-прежнему касаются твоих плеч. Зачем-то напрягаю все мышцы, хотя достаточно только сфокусировать взгляд на твоём лице в поисках того, о чём даже думать не хочется. – Мичиру, ты…
- Да, Харука-тян. – Отвечаешь просто, как будто это само собой разумеется. – Да.
О Лунный Свет, ты никогда не улыбалась так.
- Тебе же нельзя носить тяжести! – Отбираю у тебя сумку. И впрямь булыжники. – И пакет отдай.
Миг спустя мы идём сквозь толпу. Точнее, идёшь ты, а я занят выполнением функций вьючного мула и тарана одновременно. Попутно успеваю задавать короткие наводящие вопросы:
- Как долетела?
- Замечательно, спасибо. Почти как на синкансэне. Быстро и незаметно.
- Не тошнило?
- Нет, что ты. Над океаном чисто, словно кто специально наколдовал. Никакой турбулентности, пилоты высочайшей квалификации.
- Тебя кто-нибудь провожал? – Поверить не могу, что ты таскала все эти тяжести сама.
- Только кучка преданных почитателей. Представляешь, узнали каким-то образом, что я задержалась, и оккупировали гостиницу за день до отъезда. Оказались, не поверишь, страшно вежливыми и стеснительными. Пока ждала посадки, пришлось подписать несколько дисков – притащили целую коробку. А двое даже знали несколько японских слов…
Выходим из аэропорта под повествование о концертах и безумном количестве интересных людей, приходивших специально, чтобы с тобой познакомиться. Честное слово, поубивал бы.
- Запахнись. – Забрасываю сумку в багажник. – Ты голодная?
- Немножко. Правда, в самолёте очень хорошо кормили. Никак не могу понять, как в меня всё влезло…
- Ничего острого не давали?
- Нет. Харука, - каким-то чудом ты ловишь мои пальцы, - да не волнуйся ты так. Я замечательно себя чувствую. Особенно теперь.
Ветер играет твоими волосами. Тёплый ветер, совершенно неуместный в середине января.
XXIV
Никогда бы не подумал, что у Сетсуны может быть ТАКОЕ выражение лица. Не мог представить, что Хотару способная прыгать от восторга с ТАКИМ грохотом и ТАКИМИ криками. Тогда Сетсуна лишь улыбнулась, а глаза Хотару стали раза в три больше.
А вот сияние голубых радужек Усаги-тян пригрезилось в первую же секунду, едва в лёгкие вернулся воздух после слов Мичиру. Свет этих глаз – символ счастья. Всякий раз, стоит нам испытать подлинное ощущение цельности, гармонии с миром и друг с другом, приходят воспоминания об этих светящихся глазах.
С настроением у Мичиру, кажется, всё в порядке. Однако месячный срок даёт о себе знать. Её тошнит при всяком движении, после подъёма и долгой ходьбы кружится голова и слабеют колени, а цвет лица почти всё время не отличается от оттенка волос. Я временно забросил тренировки, что не радует Мичиру, но приводит в восторг Хотару. Мы втроём много гуляем. Выглядит сие так: двадцати километрах в час доезжаем до парка, Хотару носится по жухлым листьям меж голых деревьев, а мы с Мичиру ходим по-черепашьи от скамейки к скамейке. Незнамо в честь чего Мичиру приспичило учить Хотару женским премудростям. Во время лекций я всегда кручусь рядом, чтобы в нужный момент вставить ценное замечание. Мичиру вечно забывает о мужском сволочизме и любвеобильности, говорит в основном о глупости и инфантильности. Хорошо, что Усаги её не слышит. И Мамору заодно.
Разговоры за жизнь, обучение Хотару, процесс приёма пищи (Сетсуна, по-моему, решила ежедневно переплёвывать саму себя) – всё отнимает кучу времени и сил. И я никак не могу задать один вопрос.
Всего один, за который я вправе лишиться Мичиру ещё на несколько лет.
XXV
- Мичиру, я гашу свет?
- Конечно.
- Как ты себя чувствуешь? Ничего необычного?
- Всё прекрасно, Харука-тян. Обними меня.
Молчание.
- Мичиру…
- Я здесь.
- Хотару не отстаёт ни на секунду, а тебя спросить боится… Ты ведь больше не уедешь так надолго?
- Нет. Не бойся. Я вас больше не брошу. А на гастроли будем ездить вместе. Ты, я и Харука-младшая.
- Ты… ты хочешь…
- Ага. Представь: две мои Харуки увидят весь мир. Огромный, прекрасный и очень разный. Знаешь, я, наверное, всегда хотела именно этого.
- А Хотару?
- Возьмём с собой, конечно. Всё-таки она ещё ребёнок. По правде, не нужно ей становиться воином.
- Почему? Ты боишься, она станет такой, как мы?
- Я не желаю видеть её даже такой, какой стала Усаги.
Молчание.
- Харука-тян…
- Да, Мичиру?
- Честно говоря, иногда я её боюсь.
- Кого – Усаги?!
- Знаю, глупо звучит. Но иногда я… Понимаешь, мы не знаем, что на самом деле в ней сокрыто. И…
- Ты страшишься неведомого?
- Все люди боятся неизвестного. Это часть их природы.
- Мичиру, Усаги-тян – главная надежда этого мира на будущее. Она и только она действительно может спасти Галактику. Она и так спасала мир уже раз пять, если не больше! Мы можем защитить лишь себя, Принцессу и небольшое количество людей. А всех может спасти лишь она. Поэтому… поэтому мы… поэтому мы должны пожертвовать всем. Она спасёт будущее, а мы-то в настоящем… так мало…
- Тише, Харука. Я знаю. Но всё-таки… неужели мы не можем немного пожить сейчас, не в будущем? Позволить себе побыть просто живыми людьми…
Молчание.
- Ты думаешь, мы ещё не разучились?
- Нет. Ведь изначально мы – люди…
- Нет, Мичиру. Изначально мы – Хранители Принцессы. Сейлор Сенши. И только потом какие-то биологические оболочки с инстинктами и…
- Харука. Прекрати сейчас же. Вслушайся в то, что говоришь. Ты вообще понимаешь, что сказала? Разве я - лишь биологическая оболочка с инстинктами? Разве твои чувства к Хотару – набор химических реакций? Разве то, что сейчас живёт во мне – просто комбинация клеток?
Молчание.
- Знаешь же, что нет. Назвать наши чувства всего только химическими реакциями инстинктов – кощунственно. Это надругательство. Ты же сама так думаешь. А во мне, внутри меня –будущее. Настоящее будущее, никак не связанное с какими-то миссиями. Понимаешь?
Короткая пауза.
- Конечно, Мичиру. Понимаю.
- Харука!
- У?
- Будь любезна, высказывайся до конца. Ты что-то хочешь сказать – так выговори это наконец.
- Ничего я не хочу. С чего ты взяла?
- Харука. Так дело не пойдёт. Ты на себя не похожа, когда мы одни. Между нами не должно быть недомолвок. Что не так?
- Ты о чём? Мичиру, я спать хочу, в конце-то концов!
- Поговорим, Харука-тян. Ты ведь хочешь узнать, как я забеременела.
Молчание.
- Представь себе, я обойдусь.
- Зато я не обойдусь. Послушай.
Недолгая тишина.
- Когда ты… в общем, тогда я немного вспылила. Не сразу всё поняла, а когда остыла, последовала реакция. Чудовищная. Такая, что по вечерам тошнило, тошнило сильнее даже, чем сейчас. Если бы не гастроли, я вернулась бы. Сразу. Но, зная, что вот-вот уеду… Наверное, когда люди долго живут вместе, они перенимают какие-то черты друг друга. Так что это новое упрямство, пожалуй, твоё. Честно говоря, думать о возвращении было ещё унизительнее, чем о… До начала гастролей я долго не могла решиться. А потом, в Америке… я вдруг поняла, что всё-таки хочу этого. И как это можно осуществить.
У меня было много времени на размышления. Изначально я знала, что ложиться под кого-то ради беременности… гнусно. А мне лично просто противно. Я знала, что при естественном зачатии никто не гарантирует, что всё получится. Сама видишь, лабораторный метод оказался самым разумным…
- Мичиру?!
- Подожди. Знаю, знаю, ты хочешь спросить, что мешало мне сделать это в Японии… Пойми, я слишком долго... не могла всё решить окончательно. А когда решила… поняла, что никакой разницы, в сущности, нет. Дело ведь не в стране. И потом, разве там эти технологии настолько хуже развиты? Нет же.
Я связалась с одним из лучших банков спермы мира, Нью-Йоркским. Мне гарантировали полную анонимность, а за дополнительную сумму провели комплексное обследование, чтобы выявить все проблемы со здоровьем. Кое-что нашли, например, хронический невроз. Нет, честное слово! Нормально, если бы это выявили у тебя или, скажем, у Хотару… Подожди немножко, это ещё не всё. В их гигантской… Харука, ну почему ты так улыбаешься, это действительная обширная база данных, одних русских чуть ли не больше, чем негров… так вот, нашлись трое высоких светловолосых японцев. Двое из них с зелёными глазами, представляешь? А третий – многократный участник мотогонок. У него вроде бы синие глаза. После долгих проверок моей генокарты, растянувшихся почти на все гастроли, они выбрали одного. Старше тебя на пять лет.
- У них было его фото?
- Харука. Полная конфиденциальность.
- Понятно. Мичиру…
- Что, Харука-тян?
- Ты… совершила самое большое чудо, которое только может быть. В такое… наверно, не поверила бы даже Усаги.
XXVI
Солнце отражается в стёклах и зеркалах заднего вида, ветер хлещет в лицо. Шоссе над обрывом пахнет морем. Ветер щекочет ноздри солёным ароматом.
Несоединимое соединилось, Мичиру. Разделённое слилось, и противоположности объединились. Невозможное произошло.
Мичиру.
Солнце бьёт в глаза. Сегодня очень тепло, теплее, чем обычно перед весной. В воздухе уже пахнет нарождающейся жизнью. Скоро разгорятся все самые тёплые и яркие цвета мира, и терпкие запахи переполнят этот стеклянный город.
Мичиру…
Воздуха так много, что лёгкие, кажется, вот-вот взорвутся. Прямо над волосами начинается лазоревое небо. В нём отражается море. Надоблачное пространство наливается зеленью океанской воды. Хочется протянуть руки, потрогать, а потом погрузиться туда. Насовсем…
Когда соединяются ветер и море, приходит буря.
Солнце ломает зрачки.
XXVII
- Мичиру-мама! Мичиру-мама!
В зеркале гостиной мелькает отражение. Нефритовласая девушка в золотистом свитере и длинной белой юбке. Голубоватые глаза, тёплый цвет лица, тонкие руки. Стройная талия.
- Мичиру-мама!!
Искривлённое детское личико, расширенные глазищи. Закушенная губа. В зрачках мелькают белёсые отсветы экрана.
Голос. Непонятно откуда. Так неожиданно, что в животе что-то вздрагивает. Интонации сухие, деловитые. Никаких красок, переливов, обертонов – просто серый, невыразительный звук, какой бывает у посредственных, но старательных скрипачей.
- … марки «Феррари». О жертвах не сообщается. Предположительно, водитель не справился с управлением, и автомобиль вылетел…
Узкие тёмные глаза. Остроскулое смугловатое лицо, кажется, заострилось больше обычного. Серые, как пепел, слова продолжают течь:
- …невозможно что-либо сказать однозначно. При падении с такой высоты от автомобиля мало что осталось. И взрыв к тому же. Вряд ли удастся что-то опознать…
Бесцветное изложение перекрывается сильным, уверенным голосом:
- Мичиру, мы не уверены, что действительно…
Нет, нет. Самая короткая дорога в город – по берегу.
- Сетсуна-мама…
Нет, нет, не говори. Ведь внутри… внутри всё равно всё…
- …с момента аварии до обнаружения прошло несколько часов, то, что осталось от тел, могло унести море. Линия прибоя…
Всё очень просто. Линия прибоя. Мокрый песок. Тонкая черта белой пены. За ней - море.
«Мичиру, почему океан такой холодный?»
Наверное, потому, что он самый жестокий, Харука-тян.
- Мичиру! Мичиру, ты что… Мичиру, только не теряй сознание. Нет, нет, очнись, давай, давай. Мичиру…
- Мичиру-мама!!!
Нет, нет. От взрыва земли остался лишь пепел, пепел разнёс ветер. Ветер, вздымающий волны. Высокие волны…
- Мичиру-мама!!!
XXVIII
Этого не может быть. Мичиру, скажи: «Это неправда!». Открой глаза. Улыбнись, объясни, что всё – ужасное видение! Мичиру…
Ты в одноместной палате. Тут всё белое. Пол, мебель, стены. Потолок. Длинные неоновые светильники. Подушки, одеяло. Стёкла, по-моему, тоже тонированные. Поэтому цветной мир снаружи кажется бледным. Или я вижу так теперь? Цветных пятен всего три. Два синих экрана над твоей головой, то и дело попискивающие. И твои нефритовые волосы, размётанные по подушке.
Мичиру…
Твоё лицо под кислородной маской – точно такого же оттенка, что и вся комната.
Этого не может быть.
Несколько… минут? часов? дней?.. словом, некоторое время назад из палаты вышел врач. Наверное, всё-таки убью его. Просто задушу. Чтобы заглушить то, что отражается от стен, пола, потолка и этих диких тонированных стёкол.
Общее состояние стабильное. Вечером, самое позднее – утром придёт в себя. Но… Мы не смогли, хотя приложили все усилия… Она больше никогда…
Мичиру. Он ведь соврал, правда? Ну пожалуйста, скажи, что они ошиблись…
Провожу пальцами по шелковистым прядям, похожим на глубоководные водоросли. Откуда мне знать, что в недрах океана? Мичиру. Ты ведь всё равно не расскажешь.
Прижимаю ладони к лицу.
Так не должно было быть. Во имя всех чесоточных демонов! Ведь если это правда, зачем мне было возвращаться?! Зачем перевоплощаться, разрывать отчаянной атакой неостановимо катящуюся вниз машину? Зачем чуть не вплавь добираться до пляжа, распугивая гуляющих, терпя щиплющую влагу…
Морская вода, разъедающая ожоги и порезы, хотела объяснить, что всё самое страшное случилось, что я уже не могу ничего изменить.
Мичиру. Я должен был успеть. Я должен был, не перевоплощаясь и не мотаясь по аптекам, мчаться домой, чтобы ты знала, что всё в порядке.
За все эти годы я так и не научился думать сначала о тебе, а уж потом о себе. Так что я заслужил всё это.
Но ты… ты-то - нет!
Мичиру… О, Мичиру. Как я могла?! Ведь мы же воины, наша семья – остальные сенши. У нас нет и не может быть никого, кроме Принцессы. Тот факт, что у меня есть ты, а у тебя есть я, следует считать ошибочным чудом. Невозможным совпадением. Роковой случайностью. Мы и так нарушили все запреты, оставшись вместе и взяв Хотару под покровительство. Так не должно было быть, что бы ни говорила Усаги о необходимости любить. Это ей полагается по долгу службы, так сказать. А мы – мы обязаны защищать её и мир, а не рыдать над трупами друзей и близких. Каждому своё.
Мы нарушили это табу, Мичиру. Как долго ещё мы будем расплачиваться? Мы предали свою цель, друзей, предали друг друга – а теперь и Усаги. Предали её, захотев невозможного. Попытавшись осуществить это невозможное.
Мы захотели снова стать людьми. Того немногого, из чего состоит недоступная нам Вселенная.
- У людей свой долг, у нас – свой.
Поднимаю голову. По другую сторону кровати, напротив меня, сидит Сейлор Сатурн. Новое цветное пятно в этом светящемся снежном ящике.
С момента последней встречи прошло столько времени, что я успел подзабыть, как она выглядит. В облике Воина Разрушения нет ничего страшного. Коротко стриженая черноволосая девочка в белом трико с тёмно-сиреневым воротничком, юбкой в тон и чёрным бантом на груди. Руки в белых перчатках сложены на коленях.
Лицо – мраморное. Даже у статуй больше выражения в незрячих глазах, чем в этих огромных зрачках с фиолетовой каймой.
- Люди должны заботиться друг о друге. Не нарушать неписанных правил. Жить так, чтобы заслужить… право на жизнь. – Огромные глаза на миг гаснут. – А мы всего лишь должны следить за тем, чтобы их прав не нарушал никто извне.
- Но на что имеем право мы, Хотару? – Онемевшие губы плохо слушаются. – Если мы любим кого-то, он терпит жестокие мучения. Как и мы. В итоге все остаются ни с чем. Возможно, даже теряют то, что считали неотъемлемой частью себя.
- А ты не знала, Воин Урана? Любовь – самая страшная пытка. Самое последнее, непроходимое испытание. Немногие могут заслужить право на него.
- Право на пытку?!
- Но разве эта пытка не была для тебя в радость?
Сейлор Сатурн смотрит на меня, не мигая.
Какие у тебя холодные глаза, Хотару-тян.
- Ты знаешь главный закон всякого воина, Сейлор Уран?
- Защищать весь мир…
- Это смысл нашего существования. Закон звучит иначе.
- Как?
- В отличие от людей, нам ничто не даётся просто так. Мы получили слишком многое, значит, и платить приходится немало. За необычные способности, отличие от людей, славу, позор. За возможность вечной жизни. За любовь. За жизнь. Даже за смерть.
- За… смерть?
- За смерть, Звезда Ветра. Ты должна знать это лучше всех. Та жизнь, что была частью тебя, мертва.
Подаюсь вперёд, чуть наклоняясь над телом девушки с зелёными волосами. Глаза цвета фиалок по-прежнему темны и холодны. Странный контраст с абсолютно белым светящимся пространством.
- Да, я убила её! Ради Мичиру! Ради тебя, Хотару! Ради Принцессы в том числе!
- Нет. И ты прекрасно знаешь, что это не так. Ты меньше всего думала о долге и миссии, когда принимала решение.
- И что с того?! Это моё решение, моё и только моё! А за это Мичиру лишилась ребёнка, так?!
- Нет. Сейлор Нептун пошла против себя, сделав невозможное. Ради тебя. Она не приняла твоей жертвы, Сейлор Уран. Она знала, чего стоило тебе такое решение. Она хотела…
О Лунное притяжение… Хотару, не продолжай.
Мичиру… Мичиру, ты действительно хотела стать матерью вместо меня? Взять груз, что я не вынесу? От которого отказалась, чтобы…
Вскакиваю, табуретка падает. Набираю воздуха…
И замечаю тонкий жезл, прислонённый к стене рядом с Сейлор Сатурн. Металлический стержень завершается слабо изогнутым серебристым полумесяцем. Похоже на косу, посаженную торчком.
- Хотару… ты…
- Я – Воин Разрушения. – Маленькая светящаяся воительница тоже поднимается. Протягивает руку к жезлу, на острие которого так ярко, так безудержно блещет…
- Нет! Хотару, не надо! – Руки холодеют, голос дрожит. – Не надо, пожалуйста! Не забирай её! Она невиновна! Это я, всего лишь я. Возьми мою жизнь, если так нужно! Ты уже забрала её ребёнка. И моего тоже. Оставь мне хотя бы её!
- Я и не собиралась отнимать её у тебя, Воин Урана. – Пальцы в белой перчатке легко смыкаются вокруг тяжёлого тёмного стрежня жезла.
Кажется, желудок резко уменьшается до размера детского кулачка. Не важно.
- Значит, вот как это будет… - Замёрзшие посреди почти весеннего дня губы складываются в привычную усмешку. – Ну что ж. А я-то думал - в бою, под чьей-нибудь шальной атакой… закрывая Принцессу или Чиби-Усу… Ха. Видно, героической кончины я недостоин. Только почему ты не сделала этого там, на обрыве? Почему отпустила? Чтобы я пришёл сюда, узнал обо всём и подох глупо и напрасно, а мучения Мичиру лишились логики? Ну, как бы там ни было, всё наконец закончилось. Пойдём, Хотару-тян.
Как резко и незаметно изменился цвет радужек – с фиалкового до угольного. Чёрные глаза - как бесконечные воронки. Враньё, что там будет свет в конце туннеля. Свет в этих пропастях – всего лишь фальшивые блики на входе. А внутри – безмерная, космическая чернота.
Звон. Что-то легко и нежно лязгает. Скрежет. Ласковый скрип металла.
- Мне не нужна твоя жизнь, Воин Урана. Ещё не пришло время. Не всё завершено. Не всё окончено.
Девочка с массивным металлическим жезлом-косой разворачивается к лучащемуся белым светом окну. Только сейчас я замечаю, что малышка не только светится, но прозрачна. Сквозь неё видна светло-зелёная листва за стеклом, крыши ближних домов, крохотный лоскут лазоревого неба.
- Кто-то должен умереть, чтобы другой остался. И кто-то должен жить, чтобы мог уйти другой. Ничто из ниоткуда не берётся. Ты же сама учила меня этому, Харука-мама.
Свет. Мерцание крохотных огоньков в проёме окна. Искорки, тающие в воздухе, как упущенный любимый запах, как звук забытой песни.
Опускаю глаза.
Чуть выше кислородной маски твои нежные щёки едва заметно порозовели.
XXIX
По больничному коридору идут двое. Смугловатая, высокая женщина и бледная большеглазая девочка с недлинными встрёпанными волосами цвета темноты. Женщина молчит, девочка, держащаяся за её руку, говорит быстро и весело. Улыбается, из-под нежных губ поблёскивают белые зубки. Когда подходят к лестнице, малышка заливисто смеётся, миг – вверх по ступеням уносится топот маленьких ножек. Женщина кидается следом, длинные тёмные волосы развеваются за спиной.
- Хотару-тян, постой! Ты куда? Нам пора домой!
Но девочка бежит по крутой лестнице всё выше и выше, от каменных стен отражается звон смеха – самого счастливого смеха в её новой жизни, где не было настоящих друзей, но была взаправдашняя семья.
Женщина догоняет девочку на самой последней площадке, на пятом этаже. Выход на крышу давно закрыт, но почему-то настежь оставлено окно, выходящее, как и все окна фасада, прямо на улицу, а не в больничный сад. Девочка успела вскарабкаться на подоконник и теперь стоит в проёме окна, упёршись ладонями в распахнутые створки. Едва женщина замечает её, как чёрная головка поворачивается. нежные губы приподнялись, глазищи сияют двумя бриллиантами. Девочка словно сияет, солнечный свет размывает черты тонкой фигурки.
Не переставая улыбаться, ещё прежде, чем смуглая успевает издать хоть звук, ребёнок отрывает ногу от подоконника.
Лёгкий отблеск на стекле распахнутых створок. Еле заметная, совсем не слепящая, почти нежная вспышка.
Миг спустя светло-золотистые лучи заливают площадку, свободно врываясь в раскрытое окно.
Глаза женщины закрыты. Ей нет нужды подбегать к окну, кричать, вперив взгляд в пустой и чистый тротуар внизу. Но и уходить она не торопится.
XXX
Значит, вот как созрело последнее звёздное семя. Вот высшее проявление сил Мессии. На сей раз даже Сейлормун не остановила бы её. Ведь Сатурн появляется в самые критические моменты жизни людей и жизни мира. А прочие воины должны быть всегда. Ради поддержания баланса.
Мне будет не хватать твоего смеха, малышка. Так же, как Харуке и Мичиру будет не хватать твоих пророческих видений, сияющих глаз и неповторимых «Харука-папа» и «Мичиру-мама». Так же, как девочкам будет недоставать просто твоего присутствия.
Кто знает, когда появится следующая угроза существованию этой системы?
До встречи, Хотару. До встречи когда-нибудь потом.
Ведь всякий, чьё существование началось, когда-нибудь прекратится.
XXXI
Сколько ещё мы должны потерять, чтобы счёт закрылся? Чтобы, когда настанет новый Кризис и Хотару вернётся, мы могли бы посмотреть ей в глаза без страха и стыда? Что мы должны сделать? полюбить весь мир и умереть за него? Но это привилегия Принцессы. Защищать её, быть её второй семьёй? Но прочие сенши справляются с этим куда лучше. Встать у Врат Времени вместе с Сетсуной, которой теперь, после ухода Хотару, ничего другого не остаётся? Но она выдержит одна. Всегда выдерживала. Жить обычной жизнью? Но мы не приспособлены к этому. Жизнь людей раздавит нас. Уже почти раздавила.
Значит, это всё, что осталось? Быть тем, чем мы стали по собственному выбору или по воле высших Сил, в чьё существование я понемногу начинаю верить с той секунды, как встретил Усаги. И жить – жить с сознанием непоправимости всего содеянного? Помня о своём эгоизме, способном разрушить хрупкое равновесие между воином и человеком, между жизнью и Хаосом? Помня о ненужных жертвах и убийствах, прикрытых красивыми словами, о подлости благородства и благородстве предательства? Помня о том, чего не заберёт даже смерть?
Знаешь, любимая… Никогда не думал, что просто жить может быть так больно.
Осторожно прикасаюсь губами к твоим похожим на водоросли волосам. Мичиру… ты такая тёплая.

Я знаю… - Что ты знаешь?
- … что я знаю. – Что ты знаешь?
И ты скрываешь то...
- Что я скрываю?
-… что ты скрываешь.
(Flёur. «Улыбки сфинксов»)