В метели событий всегда неизменен
Лишь только один во Вселенной закон:
Сильнее, чем смерть и сильнее, чем время
К ладони протянутая ладонь.
И даже когда умирает надежда,
И рушатся в пепел миры и века -
Одна лишь она остается прежней -
К руке протянутая рука.
Пролог.
…Кружатся, стонут и поют ветры у Врат Времени. Странно звучат их песни – одновременно и печально, и радостно.
Здесь, у самого края Вечности, где, зажмурившись, можно коснуться ее сомкнутых ресниц, смешиваются прошлое и будущее. Здесь все едино – и то, что уже случилось, и то, чему еще предстоит случиться. И крылатая, беспокойная, нежная и скорбная мелодия ветра льется и льется сквозь тишину.
В ней сплетено многое – и непреклонный голос нитей судьбы – нитей, что тоньше паутины и прочнее стального шнура, и мерцающее серебряное сопрано надежды, которое умолкает лишь вместе с жизнью, и далекое эхо еще не свершившихся встреч… и золотое, звонкое пение огненных струн, навсегда соединяющих человеческие души. Пепел сожженных империй и сладкая пыльца полевых цветов, опавшая листва и лепестки свежесорванной розы, осколки льда и искры случайных костров вплетают свои голоса в единую музыку, которой суждено звучать, пока существует мир.
От начала дней, рассыпаясь слезами и смехом, горькая и радостная, грозная и невозможно прекрасная, льется и льется сквозь время вечная песня Жизни.
Песня первая: Мы станем Жизнью.
С первого вздоха
Небом друг другу обещаны,
Счастьем и роком,
Светом и тьмой повенчаны…
…Этот мир еще совсем молод.
Крупные яркие звезды в его центре сонно жмурятся, похожие на глаза новорожденного младенца. Галактика, как большая спящая медуза, медленно расправляет четыре искрящихся лохматых рукава, неспешно вплетая свою огненную спираль в единое полотно гигантского узора, который люди позднее назовут Вселенной.
Этот мир спит и мерно вздыхает в своей огромной, усыпанной мерцающими искрами колыбели…
…Хронос внимательно наблюдает за спящей Галактикой, вслушивается в тишину, ловя момент пробуждения. Он ищет ту крохотную ее точку, где вспыхнет искра, которой предстоит стать сердцем этого нового мира.
Мерно бьется пульс Вселенной, и в такт ему ровно колышутся туго натянутые переплетенные нити пространства и времени. Упруго звенят лучи молодых звезд. Тихо, убаюкивающе шелестят облака горячей газовой пыли, в глубине которых рождаются новые солнца… И совсем тонко, неслышно поют струны еще на случившегося. Пронзительно, зовуще, тревожно…
Сейчас. Совсем скоро. Здесь.
… Это совсем тихий и темный уголок Галактики, пустынная заводь между двумя сверкающими рукавами ее огненной спирали. Здесь почти нет звезд, только одно небольшое облако мерцающего газа, очень горячего – колыбель будущей звездной системы – одиноко зависло среди пустоты и холода.
Хронос позволяет себе на миг удивиться.
Все-таки здесь. Почти у самого края Галактики… Но он видел и не такое, и поэтому терпеливо ждет.
Горячее облако сжимается, вздрагивает, как маленькое живое сердце, и вспыхивает восемь раз – восемь ударов пульса.
Один за одним из туманной колыбели появляются разноцветные огни. Темные, как две бездны, глаза Хроноса бесстрастно наблюдают за ними.
Мерцающие искорки жизни. Горячие, трепещущие, упрямые.
Ровно восемь.
Безмолвное пространство восемь раз вспыхивает веером радужных лучей. Восемь раз вихрь ослепительного пламени заливает сумрачную пустоту, каждый раз меняя цвет.
Гранатовый. Суровый и мрачный, как взгляд Хранителя Времени.
Аметистовый. Сумеречный, почти сливающийся с окружающей темнотой.
Голубой аквамарин и пронзительно-лимонный хризолит. Холодные и неукротимые, они появляются почти одновременно – неразлучные с самого начала.
Изумрудный. Искрящийся и ласковый, но полный скрытой силы.
Рубиновый. Пламенный, нежный и яростный одновременно.
Топазовый. Золотистый, сияюще-радостный.
Сапфировый. Прохладный и чистый.
Хронос удовлетворенно кивает.
Восемь неугасимых огней. Восемь пылающих сердец. Восемь бессмертных воинов на страже жизни, которой еще предстоит здесь появиться. Восемь сил, будущих защитников Системы еще не рожденной звезды.
Время. Тень. Стихии – море и ветер. Гроза и пламя. Красота. Мудрость. Восемь – навеки единых между собой. Между ними не будет сильнейших и слабейших. Каждый из них – дополнение и продолжение силы другого.
Они вместе будут стоять до конца на защите своего мира, чтобы победить или умереть вместе с ним. И какова бы ни была угроза, они не отступят ни на шаг. Ибо для этой вечной битвы они вызваны из небытия.
Восемь сил, гармонично единых между собой.
Сумрачный взгляд Хроноса излучает одобрение. Это будет славная Система! Большего невозможно и желать.
Но огненное облако не гаснет. Наоборот, оно мерцает все ярче, а в его центре разгорается пульсирующий золотой свет.
И Хронос продолжает ждать.
Беспокойное, нездешнее сияние становится все ярче и горячее.
И тут происходит невероятное – Хронос вздрагивает. И вместе с ним вздрагивает все пространство Галактики. Испуганно перемигиваются искры новорожденных звезд.
Хранитель Времени чувствует приближение силы, над которой Время не имеет власти.
…Последний из огней, неопределимого мерцающего оттенка, вырывается из облака, и оно гаснет. Ослепительное вибрирующее пламя заливает темноту. В его центре – нестерпимо яркая огненная точка, горящая беспокойным, переливчатым светом.
Хронос отшатывается от опаляющего, почти непереносимого потока энергии. И понимает.
Их двое.
Две души, родившиеся сплетенными одном объятии. Два сердца, бъющиеся в одном ритме. Две жизни, которые станут судьбой друг для друга.
Вдвоем навсегда. Что бы ни случилось.
И Хранитель Времени склоняет голову, приветствуя последнюю силу, пришедшую на защиту новой Системы.
Любовь.
…Пламя медленно успокаивается, разгораясь и затухая ритмичными пульсирующими толчками, похожими на удары сердца. И в его центре становятся видны две яркие искры, переплетенные лучами, как объятиями. Две еще бестелесных призрачных фигуры медленно поднимают головы с плеч друг друга.
Открывается первая пара глаз. В них – яростное синее пламя только что родившейся звезды. Обсидиановые тени ночи падают на лоб.
Ладонь скользит по нежной щеке:
«Просыпайся».
Вздрагивают длинные ресницы. Медленно распахивается сонный безмятежный взгляд. В нем – сияющее голубое утро юного мира. Золотой свет полудня волнами окутывает плечи.
Улыбка теплым лучом ложится на губы:
«Ты звал меня?»
Беззвучный вздох Хроноса сотрясает пространство, заставляя трепетать радужные огни вокруг.
Две пары нестерпимо сияющих бестрепетных глаз одновременно оборачиваются туда, где в первозданном мраке скрывается невидимый взгляд Хранителя Времени.
И тогда Хронос позволяет себе то, чего не делал еще ни разу от сотворения мира.
Он улыбается.
…Два взгляда снова встречаются в безмолвной беседе. Два разных оттенка небесной синевы улыбаются друг другу.
«Ты станешь моей силой.
Я стану твоими крыльями».
Медленно и осторожно ладонь прикасается к ладони. Крепко сплетаются горячие пальцы.
«Ты станешь моим миром.
Я стану твоей судьбой».
Огненные искры-сердца тянутся друг к другу, сливаются золотые и серебряные лучи. Склоняются друг к другу лица, смешиваются черные и золотистые нити.
Ближе. Еще ближе.
Теплые дрожащие губы касаются губ напротив – в первый раз.
«Мы станем – Жизнью!»
Два огня сливаются в ослепительную звезду. Она замирает на миг и разбивает тишину первым ударом сердца.
Взрыв сотрясает Галактику.
Сверкающая золотая струна пронзает пространство и время – от бездны до небес – прошивая Вселенную насквозь. На эту пылающую нить нанизано мерцающее огненное сердце новорожденного Солнца.
***********************************************************************************************************************
Песня вторая: Белые лепестки.
Так – снежно и ясно –
Зимы приходят.
Так – вздохом бесстрастным –
Падают годы.
Так – утренним мигом
В ночи суровой,
Так – просто и тихо –
Рвутся оковы.
Кружатся, стонут и поют ветры у Врат Времени. Тревога и предчувствие, непереносимое счастье и горе, бросающее в бездну, сливаются в их песне, больше похожей на крик.
И в эту песню вплетаются высокие серебряные голоса струн, плетущих человеческие судьбы. То тут, то там слышится их звон – то смеющийся, то жалобный, то гневный…
И только две из них пока еще молчат.
…Ночь была очень холодной.
Деревья в дворцовом парке почти полностью скрылись в густом липком тумане, и устало, как-то обреченно опустили ветви – тяжелые, сырые листья клонили их к земле. И даже розы, всегда такие яркие в лунном свете, выглядели черными, как запекшаяся кровь. Мир казался пустым, темным и тихим.
И только в ночном небе празднично царствовала Луна. Ее ясный, отливающий перламутром диск, был залит светом далекого невидимого Солнца. Наверное, там сейчас тепло…
…Маленький темноволосый мальчик с самого вечера сидит на подоконнике верхнего этажа замка. Солнце уже давно зашло, а он все смотрит и смотрит на далекий серебряный мир и не может оторвать взгляда.
Неслышно открывается дверь:
– Ваше Высочество, почему вы еще не в постели в столь поздний час?
– Я не хочу. А что там сегодня такое? – он указывает на белый шар Луны, по которому пробегают радужные сполохи, отчего вечная спутница Земли еще больше напоминает большую цветную жемчужину.
– Праздничная иллюминация. Серебряное Тысячелетие приветствует Наследницу Дома Белой Луны. Сегодня у Ее Величества королевы Селены родилась дочь. Вам пора в постель, Ваше высочество.
… Ночь давно вступила в свои права. Но маленький мальчик со взрослыми печальными глазами никак не может заснуть. Лежа в роскошной и пустынной королевской опочивальне, он все смотрит и смотрит в окно, где в холодном небе переливается радужными огнями праздничный диск Луны.
Смотрит, будто зовет кого-то.
…Далеко, у Врат Времени, поток теплого ветра всколыхнул две пока еще безмолвные струны.
…На Луне цвели яблони.
Трудно сказать, сколько времени прошло с тех пор, как их лепестки впервые упали на полог колыбели Наследницы Серебряного Тысячелетия. Пятнадцать… лет или веков?
Здесь это имело мало значения. Когда срок жизни измеряется тысячелетиями, на мелькающие за окнами годы перестаешь обращать внимание. Время было медленным, размеренным, как спокойно бьющееся сердце. Оно не разменивалось на такие мелочи, как даты и календари. День или век – велика ли разница? Важна лишь жизнь – и то, какой ты ее сделаешь…
… Юная принцесса была созданием необычным – даже для полусказочной Луны, которая сама, казалось, пришла из давно минувшего времени волшебных легенд.
Она от рождения обладала уникальным умением – жить просто и радостно, принимать жизнь, не задавая ей вопросов и не предъявляя упреков и требований. Она подставляла ладони каждому новому дню так же доверчиво и ласково, как подставляла их опадающим лепесткам яблони… или брызгам воды из ручья.
Она умела чувствовать мир – сердцем, и ощущать свое сердце – миром. Она слышала энергию своей планеты, как биение собственного пульса – и никогда не задумывалась, насколько она велика.
Люди называли ее ангелом. Говорили, что она умеет успокаивать боль, отгонять ночные кошмары, чувствовать зло, слышать мысли окружающих. Она не знала этого, а если бы и знала – рассмеялась бы, приняв за шутку. Она пропускала силу через свою душу, как поток воды пропускает лучи солнца – совершенно бессознательно, просто радуясь тому, что она живет.
Любить и дарить радость для нее – означало быть. Быть – означало быть счастливой. Просто и естественно – как дыхание, как полет птицы, как падение лепестка яблони в потоке вечернего ветра. Она была счастлива – никогда не ища счастья и не прося его. Она просто была.
Она никогда – с самого раннего детства – не задавала вопросов. Ей это было просто не нужно. Она умела видеть – не взглядом, а сердцем – и чувствовать – не кончиками пальцев, а струнами души. Как птица в полете чувствует крыльями ветер. Как цветок, не имея глаз, ощущает солнце и тянется к его теплу. Как лунный луч скользит сквозь сумрак ночи, не касаясь его. Вот так просто.
Когда ее спрашивали – как она это делает? – она смущенно улыбалась, не зная, что ответить. Разве можно объяснить, как дышишь? как смеешься? как бьется сердце? Что тут непонятного?..
… Селена знала, какая огромная сила скрыта в душе ее хрупкой, как фея, дочери. И столь же огромен был ее страх за свое единственное дитя.
Она старалась не отпускать ее за надежно защищенные пределы Лунного королевства, старалась как можно дольше не дать ей столкнуться со злом внешнего мира, хотя ей и было известно, что никакое зло неспособно коснуться Принцессы Белой Луны, оберегаемой силой света.
Сейчас эта сила спала в сердце ее дочери… но королева знала, что наступит момент, когда она проснется и осознает себя. И тогда сложенные крылья дремлющей души распахнутся навстречу Ветрам Времени, о которых так часто говорит Воин Плутона… И кто знает, как высоко эти крылья смогут взлететь?
Селена знала, что очень высоко. И тем больше был ее страх – нерассуждающий страх матери…
Слишком чиста была душа ее дочери, слишком велика неосознанная ею энергия света, которая, казалось, струится вместо крови по ее венам, заставляя ее тело светиться в ночном сумраке, подобно ангелу. А Селена знала, что ангелы рано возвращаются к себе на небо. Слишком рано…
И она боялась – и ждала – того момента, когда сердце ребенка станет сердцем женщины. И Принцесса Луны задаст жизни свой первый вопрос.
… На Луне снова цвели яблони.
Их крупные розоватые лепестки падали на землю, кружевным покрывалом ложились на зеркальную поверхность пруда, ковром укрывали серебристую, слабо светящуюся траву и небрежно рассыпанные по этой траве золотые пряди волос принцессы. Это немного напоминало снег – каким она его видела на изображениях других планет. Правда, снег холодный, Меркури ей это объясняла… а Луна никогда не видела настоящих зим – какие они бывали, по рассказам, на Земле.
Серенити задумчиво поймала лепесток на ладонь.
Земля… Такая близкая, кажется – протяни руку и достанешь – и такая далекая…
Ее никогда не отпускали туда. Ни одну, ни с подругами. Говорили, что там опасно, там постоянные войны, кровь и ненависть. Но говорили и то, что планета эта все же необыкновенно красива…
Серенити очень хотелось ее увидеть – и поближе, чем она была видна из окна ее спальни.
Война ее не пугала – само это слово мало что ей говорило. То, что она слышала на уроках истории о великих сражениях прошлого, казалось далеким и ненастоящим. А что такое ненависть, было ей совершено неизвестно – она не понимала, как можно желать чьей-то беды.
И снова и снова принцесса задумчиво разглядывала голубой шар с белыми разводами облаков, висящий в высоком чистом небе.
Ей все казалось, что там, за этой облачной пеленой, кто-то все время зовет ее…
… – И как это называется, Ваше Высочество?! – гневный окрик Луны вывел ее из приятной задумчивости. Раздраженный голос Первой фрейлины королевы Селены был безжалостно вежлив – что служило очень дурным знаком. Так она говорила только в состоянии крайнего возмущения. – Послы уже прибыли, прием начинается через полчаса, а вы еще не одеты! А ну живо во дворец переодеваться!!
– Ну-у, Луна, ну можно я не пойду, а? – без особой надежды протянула безответственная принцесса. – Опять танцевать придется с послами этими, а они мне еще на прошлом балу все ноги истоптали…
– Это ВЫ кое-кому все ноги истоптали! И причем нарочно! Да еще и дали оплеуху, как какая-нибудь деревенская девчонка! – Луна, которая в честь торжества находилась в своем человеческом облике, воинственно уперла руки в бока. – Нам пришлось приносить Кинмоку официальные извинения!
– А он сам виноват! Нечего было руки распускать. Думает, раз поет хорошо, так ему теперь все можно, да? И я терпеть не могу, когда он меня называет «куколкой»!
– Это вас не оправдывает, – Луна явно не собиралась сдавать позиции. – Принцесса в любой ситуации должна вести себя воспитанно.
– Ладно. В следующий раз я ВОСПИТАННО скажу обо всем Уран, и она ВОСПИТАННО надает пинков этому хвостатому нахалу. Довольна?!
Терпение Первой фрейлины королевы лопнуло. Будь у нее сейчас шерсть, она встала бы дыбом от ярости.
– Я буду довольна, когда Принцесса Луны, облаченная в подобающее ей платье, будет стоять у трона королевы и подобающе себя вести! – она ухватила свою подопечную за локоть и бесцеремонно потащила ко дворцу. – Делегация с Земли сейчас гуляет в ЭТОМ САМОМ парке, а вы тут в таком виде! Что о нас подумают наши гости, когда увидят Наследницу Серебряного тысячелетия, которая валяется в траве, как босоногая девчонка?!
– А я и есть босоногая девчонка… – но Луна, достигшая крайней точки кипения, не слушала никаких отговорок.
Она с субсветовой скоростью затащила растрепанную и вымокшую от росы Принцессу Белой Луны в ее покои, где ее уже дожидались бальное платье, туфли на каблуке (Серенити передернуло), шкатулка с драгоценностями и личный парикмахер королевы (Серенити передернуло дважды…).
…С самого начала этого бала ей было тревожно. Тревожно звучала музыка всегда такого радостного вальса. Тревожными казались веселые голоса приглашенных. Тревожными бликами били по глазам яркие платья подруг.
Внезапно в этой цветной круговерти она заметила серо-черное пятно. Ах да, это, наверное, гости с Земли: Венера говорила ей, что черный – один из гербовых цветов этой планеты… Вот они подходят ближе к трону королевы. Опять церемонии эти, ну их совсем!..
Серенити длинно вздохнула и, припомнив наставления Луны (которая пилила ее ими весь день), приняла величественный и благопристойный вид. Ну, по крайней мере, она очень надеялась, что со стороны это именно так выглядит… Но любопытство так и подмывало ее таращиться на подходящих во все глаза.
…Да-а, они совсем не похожи на тех, кого она знала до сих пор. Чем-то они напоминали воина Урана, но та все-таки девушка, как ни крути, а эти…
Эти были опасны, как бури Юпитера и надежны, как гранитные плоскогорья Марса. Сдержанные, даже холодные, эти пятеро казались более настоящими, чем вся веселая нарядная толпа, до отказа наполнявшая зал. Тот, что впереди, в черном, наверное, принц…
Нельзя сказать, чтобы это сильно взволновало Серенити – принцев на своем веку она навидалась достаточно, и они успели ей порядком надоесть. Но тот, кто приближался сейчас к ней, не был похож ни на одного из них. Он вообще ни на кого не был похож. Его шаги, отчетливо слышные ей, несмотря на шум музыки и разговоров, отдавались гулким эхом где-то в глубинах сердца. Еще один шаг. И еще. И вот он уже у трона, за спинкой которого она смущенно переминается с ноги на ногу, как-то сразу забыв все наставления Луны о подобающей принцессе осанке…
Ей внезапно стало как-то жутко, щеки обожгло румянцем. Она быстро опустила ресницы, боясь поймать его взгляд. Ей удалось только мельком разглядеть высокую, похожую на черную тень, фигуру.
Селена выступила навстречу гостям и слегка склонила голову – приветствие равного равному – протянув руку для положенного по протоколу поцелуя. Он склонился над ладонью королевы, бесстрастно касаясь ее губами, затем выпрямился – одним плавным, бесшумным движением.
Серенити не успела вовремя опустить взгляд.
…Она всегда знала, что рано или поздно это случится.
Однажды придет тот, кто возьмет ее сердце в ладони, и оно замрет и пригреется там, как маленькая доверчивая птица. Она знала, что сразу безошибочно почувствует его.
Но она никогда не думала, что почувствует – так.
Холод. Неистово-синее пламя глаз. Падение в бездну.
Боль. Стеклянно-звонкая, обрывающая сердце. Беспощадная, как ладонь, сжавшая лезвие клинка.
Что случилось с тобой? Что тебя таким сделало?
Темные глаза молчат. Только новая волна боли стеклянным крылом хлестнула сжавшееся в комочек сердце, и отозвалась там пронзительным зовущим звоном.
Зовущим так отчаянно, словно этот зов был чьей-то последней надеждой.
… Громче становится тревожное пение ветра. Он зовет и зовет, играя с разноцветными лепестками, перемешивая их.
Красные лепестки розы. Белые лепестки яблони.
Капли крови и брызги слез. Смех и свист падающей стали.
Все тревожнее поют прозрачные вихри.
…Алый лепесток касается доселе молчащей струны, и та откликается чистым золотым звоном.
Другая струна хрустальным переливчатым эхом отвечает ей.
Впоследствии Серенити не могла вспомнить ни минуты из этого бала.
Она никак не могла понять, что с ней происходит. Ей то становилось страшно, так страшно, что хотелось убежать куда-нибудь или спрятать голову на коленях у мамы, как она делала в детстве… то все вдруг начинало стремительно нестись куда-то, и ей казалось, что она тоже летит, став легкой, как лепесток яблони. В груди, у сердца, то и дело становилось тесно, будто там пряталась беспокойная птица, которая все порывалась расправить крылья…
И безостановочно, тонко и неслышно звенело в глубине души, точно где-то звала и пела невидимая струна. Звала все пронзительнее, все настойчивее, почти срываясь на плач. Ощущение чужого страдания разрывало сердце болью и непонятной нежностью.
Это было необъяснимо и страшно. Это было необычно, горячо и ласково. Это было… так знакомо…
…– Малышка моя, ты нездорова?
Серенити вздрогнула и обернулась, встретившись взглядом с обеспокоенными заботливыми глазами матери.
– Ты молчишь весь вечер, пугаешься по пустякам. Тебя кто-то обидел? Луна снова была строга с тобой?
– Нет, я не… Я устала, и… мама, я… Можно я пойду к себе? Пожалуйста…
– Но ты же так любишь танцевать, Серенити… Неужели это земляне так тебя напугали? Смотри, твои подруги уже нашли себе среди них кавалеров!
– Я не хочу сегодня танцевать, мама… Я хочу уйти, можно? Не смотри так, ничего не случилось, правда! Мне просто немножко не по себе.
Селена осторожно взяла в ладони лицо дочери, заглянула в огромные прозрачные глаза, коснулась губами лба.
– Иди, заинька, – она ласково пригладила взъерошенную золотистую челку. – Как только закончится официальная часть, я сразу же загляну к тебе, слышишь?
– Ну, не волнуйся, мам… И девочкам не говори, пусть повеселятся, – и принцесса направилась к выходу из зала, изо всех сил стараясь идти медленно и спокойно.
Едва закрыв за собой дверь, она опрометью кинулась бежать.
…Она неслась по длинным пустынным галереям, как ребенок, убегающий от ночных теней, и ей чудилось, что весь мир тоже стремительно несется куда-то. Туфли ужасно мешали, и она скинула их, оставшись босиком. Луна непременно сделает ей выговор – пускай! Она не могла заставить себя остановиться, чтобы подобрать их. Ей казалось, будто она маленький лепесток, который подхватил ураган, и кружит, и несет все выше, выше… и нет никаких сил остановиться, не упасть…
Наконец она окончательно запыхалась и вцепилась в одну из тонких полупрозрачных колонн, поддерживающих балконную арку. В глазах все плыло, кружились разноцветные искры. Она обхватила каменную опору руками, прижалась к ней всем телом и крепко зажмурилась. Прохладный полированный халцедон охлаждал воспаленную кожу, успокаивал пылающие щеки и лоб. Она старалась глубоко и ровно дышать, как учила ее Нептун, чтобы унять неистово колотящееся сердце.
Она из всех сил пыталась успокоиться, но упрямая звенящая струна звала и плакала где-то на дне души, и не желала, ни за что не желала умолкать…
Вдруг едва слышный звук на балконе заставил ее вздрогнуть. Чей-то вздох? Стон?
Кто-то стоял совсем рядом, и их разделяла только поблескивающая в бледном ночном свете портьера. Неудобно как… Может, он не заметил ее? Тогда можно тихонько уйти…
Едва касаясь рукой, она осторожно отвела тяжелую узорную ткань в сторону. В сумраке ей был виден только высокий силуэт кого-то, стоящего к ней спиной. Вот хорошо, ее не заметили!..
Облегченно выдохнув, она хотела было ускользнуть обратно в галерею, как вдруг этот кто-то быстро и бесшумно, как тень, обернулся.
И стремительно несущийся куда-то мир замер, споткнувшись о неподвижный взгляд темно-синих глаз.
…Он всегда знал, что это неизбежно случится. С детских лет он запретил себе мечтать и надеяться – но этой надежды не смог в себе погасить.
…Надежды, что однажды он отыщет ту, которая разобьет ледяные иглы, заполнившие его мир. Прижмется к душе горячими губами, сотрет с нее шрамы, прогонит холодные тени из глаз.
Если она есть на свете – он сразу узнает ее. Если она есть…
Да, он давно запретил себе надеяться, стиснув чувства холодной ладонью рассудка – но были мгновения, когда он не мог совладать со своим сердцем и, глуша в груди тоску, отчаянно звал ее, несуществующую.
Он презирал себя за эту слабость, но, упрямо надеясь и ненавидя себя за это, все-таки звал и верил…
Если она только есть на свете…
Она – есть.
…Тепло. Нежность. Весеннее небо во взгляде. Блики свечей на золотых волосах. Белое платье, сотканное из света. Непредставимо, хрустально чистая – страшно дотронуться даже взглядом… Легкая, как лепесток яблони.
Невозможная.
Настоящая.
…Оба они не помнили, сколько тогда молчали, просто глядя друг на друга.
Она боялась сказать что-то не то, отчего эти глаза станут еще холоднее, а их глубина превратится в бездну, из которой нет возврата.
Он боялся даже пошевелиться, чтобы не спугнуть это мерцающее чудо, замершее на расстоянии вытянутой руки. Ее глаза… Настороженные, но не испуганные. Будто спрашивают о чем-то. Глубокие и чистые… о Небо, какие чистые! как хрустальная вода земных родников.
Ты позволишь мне напиться этой воды?.. Не прогонишь?
…Кажется, он все-таки сделал еле заметное движение к ней навстречу, отчего она вздрогнула и слегка подалась назад – но, прежде, чем он успел испугаться, вдруг произнесла:
– Это ты меня звал все время?
– Чт… Что?.. – пораженно выдохнул он.
Она подошла ближе, взяла его руку тонкими горячими пальцами. В груди разлилась обморочная легкость…
Ее глаза совсем близко…
Улыбка теплым лучом ложится на губы:
– Ты звал меня?
… Откуда ты?.. Какие небеса подарили тебе свой свет? Почему твои глаза так греют мое сердце?
Они зовут меня. Каждый час, каждый миг, и во сне, и в битве – они зовут меня… Откуда я знаю их?
Твои волосы пахнут ромашкой и солнцем… Откуда я знаю это, ведь я не касался их? Боже, как я хочу коснуться их хоть на мгновение! Откуда я знаю тепло твоих рук… ласковое тепло, уносящее боль – такое родное, будто оно было первым, что я ощутил, начав существовать?
Сколько веков я скитался среди холодных теней, чтобы отыскать тебя и согреться?
Я не хочу отпускать тебя. Ни на миг. Я не могу.
… Скажи мне, кто ты?.. Отчего я слышу, когда ты зовешь меня, даже если ты молчишь? Отчего мне знаком твой голос? Отчего я чувствую, когда тебе больно? Я не могу, когда тебе больно!
Ты не произносишь ни слова, но со мной говорят твои глаза, такие родные твои глаза… Откуда я помню их? Помню так, словно они были первым, что я увидела, пробудившись из небытия?
Скажи мне, сколько веков я спала, пока ты не пришел разбудить меня?
Не отпускай меня больше. Никогда.
…Тревожатся, стонут и поют ветры у Врат Времени. Они мечутся, как раненая птица, не знающая, куда лететь.
Дрожат и трепещут две нити в вечной пряже судьбы. Они тянутся ближе и ближе друг к другу.
Мир подошел к развилке дорог.
Мир ждет.
Надежда…
Игра цветных бликов в калейдоскопе ручья. Колеблющаяся чаша весов. Мерцание нитей на ткацком станке судьбы.
Дрожащие пальцы, едва касаясь, проводят по нежной щеке.
«Не оставляй меня больше».
Невесомые ладони лунными бликами ложатся на плечи.
«Не оставлю».
Счастье…
Солнечный зайчик на щеке. Звезда, упавшая в чашу с водой. Бабочка, севшая на ладонь.
«Ты станешь моей силой.
Я стану твоими крыльями».
Чудо…
Теплая ладонь на сердце. Длинные ресницы щекочут губы, как крылья мотылька. Небо тонет в васильковых глазах.
«Ты станешь моим миром.
Я стану твоей судьбой».
Медленно-медленно, как солнце, клонящееся к горизонту, приближаются друг к другу лица.
Вдох. Улыбка… Горячая искра в сердце.
Невозможно.
Неизбежно.
Непобедимо.
В первый – первый? – раз дрожащие теплые губы касаются губ напротив…
Ближе. Еще ближе.
«Мы станем – Жизнью!»
Вспышка.
Мир вздрагивает. По пульсирующей короне Солнца пробегают огненные волны. Беззвучно откликаются планеты.
Две вибрирующие нити колышутся в последний раз и сплетаются в одну. Их мерцающий рисунок ложится четким, навсегда впечатанным в Вечность узором судьбы.
Ветер у Врат Времени успокаивается, выбирая себе направление.
Жребий брошен.
***********************************************************************************************************************
Песня третья: Не отпускай.
Мост между двух берегов.
Две неразорванных нити
В речной круговерти.
Два отражения.
Люди, взгляните!
Для таких –
Не существует смерти.
Тысячелетия пролетели над миром, как тени. Там где раньше шумели балы и праздники, теперь только мертвая серая пыль. Никто больше не видит радужных бликов на диске Луны. Вместо яблоневых садов – выжженные равнины, которые люди Земли назвали лунными морями.
Многие имена позабыты. И лишь гранатовые глаза Воина Времени помнят все и хранят эту память – ради тех, кому предстоит вернуться.
…Тихо поет ветер над пустыми планетами. Шелест воспоминаний, спящих под пеплом и льдом, звон давно пролитых слез, вздохи новой жизни слышны в его колыбельной. Вихри разноцветных лепестков летят в пустоте красно-белой метелью.
Окровавленный снег. Перья раненой птицы.
Протяжным звоном отвечает этой песне золотая, сплетенная из двух, струна. Сотни веков тянутся рядом друг с другом две нити бесконечной пряжи судьбы. Сквозь память и забвение, сквозь жизнь и смерть, вновь и вновь проходя разлуки и встречи…
Потоки ветра свиваются в смерч, замыкая время в кольцо. Эхом свистящей стали отзываются тени минувшего и грядущего.
Любовь. Ненависть. Ревность и ярость. Предательство и надежда. Смерть и возрождение. И битва, вечная битва, которой не будет конца, пока существует Вселенная…
И намертво, до последнего вздоха, сцепленные руки…
Это было. Это будет.
…Ночь беспокойной птицей лежит над городом, в очередной раз избежавшим бури. По небу скользят тяжелые сырые облака, еле подсвеченные лучами спрятавшейся за ними Луны.
Она сидит, обхватив руками колени, на карнизе крыши одной из токийских высоток и молча смотрит на золотистые блики, которые оставляет на хмуром небе свет ее далекой, когда-то родной планеты. Становится все холоднее, воздух наполняется осенней промозглой влажностью, и тонкая ткань матроски совершенно не защищает ее от пронизывающего ветра с океана.
Она ежится. Да-а, Харуке с Мичиру такая погода, наверно бы, понравилась. Тут вам и ветер, и океан… Но о воинах Урана и Нептуна уже давно – несколько месяцев – ничего не было слышно. Впрочем, оно и к лучшему – как говорит опасливая Луна, «эта парочка вечно играет роль буревестников, а бури нам сейчас ни к чему». Будто они когда-нибудь бывают «к чему»…
Луна… Сейчас сидит, небось, у раскрытого окна и тоже мерзнет – ждет свою непутевую хозяйку. Девочки уже давно разбежались по домам, и заждавшаяся кошка готовит внушительную речь о чьей-то безответственности и привычке вечно всюду опаздывать. Она выскажет все это очень строгим голосом – чтобы Усаги не догадалась, как ей было тревожно…
Сейлормун тихонько усмехается. Хорошо, что некоторые вещи остаются прежними даже спустя тысячи лет…
И тут что-то меняется. Ветер по-прежнему остается промозглым и хлестким, а небо – насупленно-тяжелым, но это как-то неуловимо отступает на второй план, и теперь кажется просто неважной декорацией. Сердце спотыкается, толкается в грудь горячо и крепко, затем начинает биться быстрее, чуть изменив ритм.
Воительница Луны выпрямляется и с улыбкой закрывает глаза. Она очень хорошо – еще со времен Серебряного Тысячелетия – помнит эти ощущения. И причина у них всегда была только одна. Вернее, один…
…Тусклый, еле видный, диск Луны на минуту совершенно скрывается за облаками. Когда он появляется вновь, на крыше становится на одну тень больше.
Сейлормун улыбается, не поворачивая головы:
– Ты нашел меня?
Он молча подходит к ней, проводит рукой по волосам. Полы темного плаща, как мягкие крылья, ложатся ей на плечи, укрывая от сырого ветра. Она чуть подается назад и, не открывая глаз, замирает в кольце теплых рук. Чувствует, как его дыхание щекочет волосы на темени.
Они вместе. Остальной мир подождет. Эти минуты – только для них.
Где-то высоко, за намокшей ватой облаков, за границей голубого полога, окутывающего Землю, радостно перекликаясь с далекими звездами, поет и поет невидимая золотая струна.
…Они долго стояли так, молча прижавшись друг к другу. Медленными янтарными каплями текли мгновения вечности, разделенной на двоих…
Наконец, Такседо почувствовал, что она перестала дрожать от холода и расслабилась. Осторожно взяв ее за плечи и развернув к себе лицом, он приподнял ей подбородок, заглядывая в глаза.
– Что тебя сегодня так расстроило, Усако?
– Ничего от тебя не скроешь, – выдохнула она, прижимаясь к нему и зарываясь лицом в мягкую черную ткань. – Все в совершеннейшем порядке. Это мои глупости…
– У тебя бывают удивительно умные глупости, милая, – усмехнулся он ей в волосы. – Так что тебя беспокоит?
Она глубже спрятала лицо у него на груди и еле слышно произнесла:
– Я очень испугалась сегодня.
Теплые руки обняли ее крепче:
– Тебе нечего было бояться, зайка. Ты же знаешь, пока я рядом, никакой демон ничего тебе…
Сейлормун резким движением отбросила его руки и, вскинув лицо, сверкнула потемневшими сухими глазами.
– Я не за себя испугалась, бака! – взволнованно перебила его она. – Ну почему, почему, ПОЧЕМУ ты никогда не бережешь себя?!
– Потому, что я берегу тебя, – очень тихо ответил он.
– Ну неужели же ты не понимаешь?! – ее голос дрожал от еле сдерживаемых эмоций. – Это… Это же… жестоко – беречь одну меня! А если тебя… Если ты… Если С ТОБОЙ что-нибудь случится – зачем тогда я? Меня же не будет…
Она очень старалась не заплакать. Но упрямый голос не хотел слушаться и в конце концов сорвался и зазвенел.
– Меня не будет тогда… – хриплым шепотом повторила она и отвернулась, пристально глядя на расплывающееся в глазах серое небо.
Осторожная ладонь легла на ее плечо.
– Прости меня…
Надломленный голос заставил ее резко обернуться. Синие – нет, почти черные от боли глаза виновато смотрели на нее. Мамору повторил почти беззвучно, едва касаясь ее:
– Прости…
Видеть эти глаза – такими – было выше ее сил. Она рывком притянула его к себе и обняла – как могла крепко. Постояла, прижавшись к груди и обхватив руками плечи. Слушала неровное дыхание и сбивчиво шептала что-то неразборчиво-нежное…
Наконец, удары сердца под ее щекой стали спокойнее и размереннее. Она слегка отстранилась, подняла голову. Отвела с его лба черную челку, пригладила волосы. Улыбнулась навстречу темному, без бликов, взгляду.
– Это ты меня, глупую, прости, – смущенно прошептала она. – Я и вправду еще такая слабая и неопытная… Ты всегда меня защищаешь, а я…
– А ты спасаешь меня. – Он взял ее лицо в ладони. – Спасаешь от теней в моем сердце. От пустоты. От пропасти, в которую без тебя превратилась бы моя жизнь. Ты права, что сказала мне все это. Я и сам должен был понять, как тебе больно…
Усаги не дала ему договорить. Привстав на цыпочки, она притянула его голову к себе, и мир вокруг них снова ненадолго исчез…
…Не говори мне, что в твоем сердце – тьма. Загляни в мои глаза, посмотри, как я вижу тебя. Как чувствую.
Ты Хранитель Земли – и ты мой хранитель. Я вижу твой свет – золотой и горячий, как огненное сердце твоей планеты.
Ты моя сила и моя судьба. Ты держишь в объятиях мою душу.
Сохрани ее. Не отпускай.
…Почему ты называешь себя слабой? Если бы ты видела себя – как вижу тебя я – настоящую…
Ты принцесса. Не смейся над моими словами. Ты принцесса – и тебе вовсе не нужны короны и платья. Ты мой ангел с лунных небес.
Ты мой мир и мои крылья. Ты держишь в ладонях мое сердце.
Согрей его. Не отпускай.
…– Никогда не пугай меня так больше, – легкое дыхание щекочет шею. Теплые пальцы отгибают насквозь пропитанный кровью воротник рубашки, стирают с кожи запекшиеся бурые пятна. Она осторожно, не касаясь, проводит ладонью вдоль глубокой свежей царапины – на миллиметр левее сонной артерии – и беззвучно всхлипывает.
– Зачем ты так, родной мой, ну зачем…– прерывисто шепчет она, прижимая к своему плечу растрепанную темноволосую голову. – Ведь я все-таки воин, я уже привыкла сражаться, я не боюсь… И если даже меня ранят…
– Нет, – сдавленный вздох-рыдание. Руки судорожно сжимают ее в объятиях – так крепко, что она едва может дышать. – Нет, – повторяет он беззвучно, зарываясь лицом в мягкие золотистые завитки на ее виске.
…Нет, милая. Только не ты. Я все выдержу, все стерплю, ты же знаешь, мы видели всякое. Но только одного мне не вынести никогда – твоей боли. Не проси меня об этом…
…Перламутровый свет струится вдоль тонких ладоней, как белое негорячее пламя. Его невесомые прикосновения смывают саднящую боль, успокаивают пылающую голову. Рваные края раны неощутимо затягиваются, и она начинает постепенно исчезать.
– Вот и все… – шелковистые губы, обжигая до самого сердца, скользят по шее, ласкают тонкий, едва заметный шрам – еще один из следов бесчисленных сражений. – Но не делай так больше. Обещаешь?
Он вздыхает.
…Нечестно это, родная. Я не в силах спорить с тобой, когда ты так просишь, не в силах быть причиной твоих слез… Но разве я могу стоять в стороне, когда рядом с тобой опасность – или даже тень опасности? Разве могу?..
– Я понимаю. – Усаги привычно прижимается щекой к его плечу. – Я совсем не хочу тебя переделывать. Ты мне нужен именно такой, какой есть. Но одно мне пообещай – что останешься в живых, сколько бы сражений нам еще ни предстояло. Только останься… И ничего больше.
– Останусь. – Он прижимает ее к себе, укрывает полой плаща. – МЫ останемся. Обязательно. Это я тебе обещаю.
– Вот и здорово. И имей в виду, – она шутливо хмурится и грозит пальцем, – если ты еще будешь так геройствовать, то теперь уже я полезу демонам наперерез, чтобы прикрыть тебя собой. Это Я тебе обещаю!
И Усаги заливисто смеется…
…Где была тогда его хваленая интуиция Воина Земли? Ни на секунду, ни на один вздох он не почувствовал в этих словах ледяной тени будущего…
…– Признайся, тебе нравится, когда я тебя спасаю, – он поддразнивает ее, ему весело с ней спорить.
– Какой же ты все-таки вредный, Мамо-чан, – с обожанием мурлычет Сейлормун. – Ну ничего от тебя не скроешь…
– А надо? – черная бровь иронично взлетает вверх.
Она смеется, кладет невесомые ладони ему на плечи, гипнотизирует своим мерцающим, невозможно чистым взглядом.
– Ты знаешь, как я тебя люблю? – тихо, почти шепотом.
– Я… Да… – все слова бесследно тонут в этих родниковых глазах.
– Ничего-то ты не знаешь… – горячие руки кольцом смыкаются на шее. Тихий счастливый смех щекочет сердце. – Глупый мой, хороший, ничегошеньки ты не знаешь…
Тонкие пальцы осторожно снимают гладкую белую маску, зарываются в темные волосы. Смеющиеся губы целуют лоб, глаза, щеки…
Серебряный лунный лучик…Лунный зайчик, спрыгнувший на Землю…
Высоко за серыми облаками тихо и чисто поют звезды.
…Он несет ее на руках, и над ними величественно парит просторная бархатная тишина, ощутимая даже сквозь пелену промокших облаков. Город внизу – тревожный, неспящий, полный лихорадочно-ярких огней – кажется далеким и ненастоящим, как рисунок из старой детской книжки.
Ей кажется, что это сама огромная ночь несет ее на крыльях, тихо шепча ей что-то ласковое, убаюкивающее… И она доверчиво сворачивается в этих теплых объятиях, безмятежно засыпая под мерное биение сердца у своей щеки.
И даже если бы вокруг них сейчас бушевала гроза, она улыбалась бы во сне так же спокойно – юная девочка с сердцем ангела и душой спящей богини. Она знает, что голубая планета, несущая ее на своей груди, любит ее – вся, от пылающего ядра и до ледяного края стратосферы – любит ее так же сильно, как и ее Хранитель.
…И я люблю тебя, Земля. Люблю всей силой отпущенной мне вечности. Люблю…
Над миром бесшумно парят золотые сны.
Черная бархатная тень мазнула по ночному небу и бесшумно скользнула на балкон. Мелькнула прядь золотистых волос. Луна, третий час неподвижно сидящая на крыше, подавила вздох облегчения. Впрочем, она тут же приняла серьезное выражение мордочки и стремительно впрыгнула в окно.
– Налетались? – вопросила она ледяным тоном опытной испанской дуэньи.
Мамору, полностью поглощенный тем, чтобы как можно бережнее уложить спящую, вздрогнул и резко обернулся. Усатое кошачье «лицо» взирало на него с подоконника хладнокровно и неодобрительно.
– Луна, предупреждать же надо! – шепотом отозвался он. – У меня чуть сердце не остановилось!
– У тебя? – янтарные глаза иронически сузились. – Да ни в жизнь не поверю!
– Ни на секунду не сомневался в твоем человеколюбии, – усмехнулся Такседо. – Осторожнее, не разбуди ее.
– Теперь ее даже полчище юм не разбудит, – фыркнула кошка, понижая, однако, голос. – После тебя и пирожков спать она любит больше всего.
– И пускай, – синие глаза с обожанием посмотрели на беззаботно сопящую мордашку. – Давно ждешь?
– Полночи уже. И, между прочим, волнуюсь! – на ультразвуке прошипела Луна. – Предупредить мог?
– Извини. Все как-то внезапно вышло. Она очень устала сегодня… и расстроилась.
– Догадываюсь, отчего, – кошка кивнула на его пропитанный кровью воротник. – Опять геройствовал?
– Выхода не было, Луна.
– Да знаю я! – шепотом воскликнула та. – Но ты все же как-нибудь… поосторожнее, а?
– Луна, мне кажется или ты действительно за меня беспокоишься? – насмешливо улыбнулся Такседо, разглаживая и перебирая золотые волосы, разметавшиеся по подушке. В лунном, освобожденном от облаков, свете они напоминали перламутровый шелк.
Одним бесшумным прыжком кошка перелетела полкомнаты и, приземлившись на подушку рядом с головой Усаги, уставилась на него в упор взглядом школьного завуча.
– Вот что я тебе скажу, твое высочество, – строго изрекла она. – Ругать я тебя не буду – у меня нет на это никаких прав, да и дело все равно безнадежное. Советовать тоже не буду – тебе ничьи советы не нужны. Но одно ты уясни себе накрепко в свою бесшабашную голову. Я три раза видела, как Усаги тебя теряла. И я видела, что с ней происходило. И я не хочу – слышишь, НЕ ХОЧУ видеть это в четвертый раз. Понимаешь меня?
– Более чем. Поверь, если бы был способ оградить ее от всего этого…
– НЕТ такого способа, – сдавленно прошипела Луна. – Она последует за тобой, куда бы тебя не занесло и разделит твою судьбу, какой бы та ни была. И ни я, ни сенши, ни сам Хронос ее не остановят. Ее мать поняла это тысячелетия назад. Поэтому и отпустила на Землю. И обратной дороги нет ни у кого из нас. Так что ради нее – будь осмотрительнее, ладно?
– Я не могу ничего тебе обещать, твое превосходительство, – полушутливо, полупечально ответил он. – Что бы ты сама – или Артемис – делали бы на моем месте?
– Полагаю, что то же самое, – грустно констатировала кошка. – Но мы охотнее даем наставления, чем сами им следуем. Понимаю я все… Слушай, полуночник, – встрепенулась она. – Шел бы ты спать, а? Я за ней присмотрю.
– Это ты могла бы и не говорить, – мягко усмехнулся Мамору. – Кто еще присмотрит за ней лучше?
– Полагаю, ты, – невозмутимо отозвалась его собеседница. – Но до тех светлых времен еще неблизко. Так что – брысь. – И она притворно-строго нахмурилась. На милой мохнатой мордочке это выражение смотрелось очень забавно.
Такседо наклонился, приникая губами к губам спящей, прошептал ей на ухо что-то неслышно-ласковое. Луна деликатно потупила взгляд.
У подоконника он обернулся:
– До встречи, Луна.
– До встречи. И, Мамору… Спасибо тебе.
Синие глаза дрогнули в насмешливом прищуре:
– Знаешь, Луна, после Дианы ты – самая замечательная кошка в этой Галактике! – и бесшумная черная тень смешалась с заоконным мраком.
– Льстец! – растроганно фыркнула ему вслед самая замечательная кошка Галактики, изо всех сил стараясь сохранять суровый тон.
…В доме все стихло. Усаги посапывала в подушку, улыбаясь во сне. С полностью прояснившегося неба лился прохладный перламутровый свет.
Луна вспрыгнула на подоконник, и ее глаза – мудрые тысячелетние глаза цвета старого золота – обратились к ночному светилу.
– Я помню свое слово, Селена, – тихо сказала она. – Помню и держу.
Все началось, как обычно.
Настырное пиликанье передатчика раздалось как раз в ту минуту, когда пушистая уютная дрема начинает плавно перетекать в первый, самый сладкий и желанный сон. Словом, как всегда…
Усаги что-то неразборчиво промычала спросонья, и медленно начала выползать из постели, по которой уже энергично топталась безжалостная и сверхответственная Луна.
– Усаги! Просыпайся скорее! Демоны ждать не будут!
– Да я уж знаю… – недовольно пробурчала Великая воительница Добра и справедливости, выпутываясь из одеяла. – У них бессонница что ли, у демонов этих?! – в сердцах выпалила она.
– Зло не дремлет! – назидательно изрекла кошка, нетерпеливо переминаясь по подоконнику. – И тебе не помешало бы быть более бдительной и ответственной.
– Из нас двоих это лучше получается у тебя, – раздраженно наморщила нос Усаги, нащупывая ногой тапочки, а ладонью – брошку на столике. – Так что мне можно напрасно не напрягаться.
– И чего ты сегодня такая разозленная? – фыркнула Луна, выпрыгивая в окно вслед за своей перевоплотившейся хозяйкой.
– А ты не была бы разозленная, – на бегу выдохнула Сейлормун, – если бы тебе снился сон, в котором сбылась бы мечта всей твоей жизни – а тут на самом интересном месте тебя будит какой-то демон?! Нет, я его на лапшу нашинкую!
– Мечта всей моей жизни – чтобы ты стала наконец по-настоящему ответственной и собранной, – отрезала кошка, поспешая вслед за хозяйкой. Про себя она отметила, что влияние Мамору не всегда сказывается на ее подопечной положительно. У кого бы еще она таких выражений нахваталась? Вслух она (в воспитательных целях) добавила: – Но, по всей видимости, этой мечте не суждено сбыться в ближайшую тысячу лет.
– Какая ты вре-е-едная, Луна, – обиженно проныла будущая королева Хрустального Токио, изо всех сил стараясь не споткнуться на дорожках парка. Почему, кстати, демоны так любят Треугольный парк? Здоровый образ жизни ведут, что ли?..
Додумать она не успела. Огненные вспышки и запах озона от электрических разрядов (ну Мако разошлась!) ясно указывали, куда ей следует поспешить. Девочки уже заняты по уши…
Уже давно прошли те времена, когда битвы вызывали у нее страх. Они остались долгом, неприятной обязанностью, которую нельзя было избежать. Два года сражений научили ее превозмогать гнев и прощать, понимая тех, кто находится по другую сторону баррикад… но с демонами – существами, лишенными души, и разума (да и существа ли они?), поделать ничего было нельзя.
…Как всегда, битва оставалась в сознании фрагментами, яркими вспышками впечатлений.
Прыжок, бросок в сторону, атака. Водопад острых матовых игл фейерверком летит во все стороны. Надо прикрыть Меркури, чтобы она успела просчитать слабые стороны врага… Снова прыжок. Разряд молнии, кажется Юпитер его подбила… Опять иглы. Длиннющие, как кинжалы. Колючий какой демон попался… Поток пламени сжигает атаку врага. Марс, ну осторожнее надо, я здесь как бы стою! Прыжок. Ой, коленку разбила!.. Мамочки, теперь он на меня нацелился!
Тонкий скользящий звук, похожий на свист дротика. Лепестки кружатся в воздухе, как красный снег. Ну, конечно…
Рывок в сторону. Осторожные руки. Теплые губы скользят по щеке, торопливо шепчут «не бойся». Балда, разве я за себя боюсь?! Хотя и за себя немножечко тоже…
Золотой луч Венеры рассекает ночь. Нет, ну какой увертливый этот демон… Ага, розочка его достала! Ну все, сейчас по-быстрому его нейтрализую и сразу домой, спать. Взгляд падает на вонзившийся в ствол дерева алый цветок. Ну ладно… почти сразу.
Она выпрямляется, готовясь материализовать свое оружие. Все в порядке, девочки контролируют ситуацию… А дома в холодильнике, кажется, еще пара пирожков оста…
Пронзительный крик Луны обжигает нервы. Черная масса, казавшаяся неподвижной, делает резкий рывок. Новый поток игл-кинжалов несется прямо на нее, она падает куда-то вбок, знакомая бархатно-черная тень прикрывает ее. Волна огня наперерез – у Рей прекрасная реакция… В воздухе кружится пепел, почти ничего не видно.
Протирая глаза, она поднимается на ноги. Ох, коленку больно…
В глаза бьет тонкий мгновенный блик. Одна – всего одна – длинная матовая, острая, как кинжал спица, нацеленная на нее. И на ее пути – почти незаметная в ночи черная тень, всегда прикрывающая ее от смерти…
Нет. Только не в этот раз. НЕТ!
Время рассыпалось на секунды, как порванное ожерелье. В череде стоп-кадров она видела, как смертоносное острие распарывает пространство. Миллиметр за миллиметром. Где-то по краю сознания скользнула мысль: это сон, страшный сон, такого не бывает, НЕ МОЖЕТ быть…
Такседо оборачивается и напрягается для рывка, но она уже знает – слишком поздно. Он не успеет.
Три секунды.
…Это сон, это неправда, надо только проснуться…
Две.
Только проснуться… бросок вперед, навстречу смерти… его смерти. Ну уж нет! Откуда-то появляются белые перья, вьются в воздухе… Проснуться…
Одна секунда.
Вздох.
Она резко и совершенно бессознательно выбрасывает вперед руки, волна слепяще-белого огня – без жезлов, брошек и заклинаний – заливает пространство. Что-то коротко и сильно толкает ее в грудь, она не может удержаться на ногах… протяжный вопль демона тонет в отчаянном диком крике. Она не сразу понимает, что это Ами. Ами? Она же даже голоса не повышает!.. Это сон…
Остановившееся время вдруг обрушивается на нее, как лавина. Водоворот звуков и лиц кружится перед глазами, пространство рассыпается яркими пятнами.
…Наверное, все-таки сон. Иначе почему перед ней вдруг мелькнуло заплаканное, перекошенное от ужаса лицо Рей? Рей никогда не плачет…
Тепло. Чьи-то руки держат ее, дрожа, прижимают так крепко, что трудно дышать… Синие глаза, полные агонии, ищут ее взгляд. Милый, ты что? Все же хорошо… Только дышать тяжело…
Слева, под мышкой, почему-то делается горячо и мокро. Она пытается вздохнуть поглубже, но в груди неожиданно резко колет – она заходится в кашле, на губах становится липко и солоно. Руки сжимают ее крепче, кажется, он что-то говорит ей, но она не может расслышать – слишком сильно звенит в ушах. Холодно… Когда же этот сон закончится?.. Не могу дышать… Больно, очень больно, пожалуйста, не надо!..
Мир вокруг начинает бледнеть и проваливаться в тишину. Наконец-то…Последним усилием она останавливает взгляд на синих глазах над собой. Милый, ты что, плачешь? Не надо, я проснусь, и все будет хорошо…
…Она парит, летит куда-то, под ней перемигивается огнями ночной город. Теплые ладони, родные глаза в прорезях маски… Ты так крепко держишь меня… не отпускай, ладно?
Мир падает в бездну и исчезает. Последнее, что она видит – эти синие глаза, полные ужаса и боли. Она улыбается, с трудом разлепив запекшиеся губы, тянется погладить его по щеке, утешить… но руки уже не чувствует… ничего не чувствует.
И, смеясь от облегчения, что кошмар закончился, и можно наконец-то проснуться, проваливается в тишину.
…Все произошло очень быстро. После огненного шторма, который устроила Марс, все на секунду утратили бдительность. На одну секунду – но этого было достаточно. Неуловимо быстрый, последний бросок демона, золотая лента волос стремительно рассекает облако кружащегося пепла. И – ослепительная, лишающая чувств вспышка почти неконтролируемой энергии. Отчаянный крик Меркури – она стояла ближе всех…
Звенящая тишина. Липкое красное пятно медленно расплывается по блестящей белой ткани. И с жалобным звоном осыпаются на землю осколки разбитой броши…
…Ему не хватило сотой доли секунды.
Два года, два долгих года они ходили по грани между жизнью и смертью – по тонкому шелку, натянутому над пылающей бездной – но никогда он не допускал даже тени мысли, что ЭТО может случиться с ней. С кем угодно – НО НЕ С НЕЙ…
…Вспышка. Рывок. Невесомая тяжесть упавшего тела. Красное – на белом…
Это неправда.
Ну же, Усако, открой глаза, скажи, что это неправда! Открой глаза, ПОЖАЛУЙСТА!!!
Длинные ресницы слабо шевелятся. Затуманенный болью взгляд рассеянно блуждает вокруг, потом узнает его и теплеет. Она слабо, виновато улыбается. Пытается вздохнуть поглубже, вздрагивает… Ласковые глаза резко чернеют от боли. Обессиленное тело, задыхаясь, бьется в приступе кашля. Губы окрашиваются ярко-красным, и тонкая густая струйка медленно стекает по щеке.
На него обрушивается черная, липкая, как гудрон, ледяная тишина – не вздохнуть, не пошевелиться. Руки судорожно сжимают хрупкие плечи – защитить, укрыть от боли, от страха, в безумной, отчаянной надежде спасти…
Ее губы едва заметно вздрагивают, и в серой тишине длящегося кошмара тихо шелестит:
– Больно…
Стиснуть зубы, чтобы не закричать, не завопить во весь голос от бессилия. Сердце в ужасе стонет и мечется, как птица с перебитыми крыльями, рвется прочь из груди – биться и дышать ЗА НЕЕ – но не может и бесслезно рыдает, разрывая себя о стеклянную клетку отчаяния.
«Больно»…
Как ты можешь, Хронос?! Как ты можешь допускать такое?! Она никому никогда не делала зла, она спасла столько жизней, она – одна из всех нас – никогда никого не ненавидела!
«Больно»…
Почему, Хронос?! За что?!! Ее – ЗА ЧТО?!!
«Больно»…
ТЫ СЛЫШИШЬ, ХРОНОС?!!!
Молчание. Серое, без красок и звуков, терпкое, как металл.
Сквозь глухую пелену – медленно затухающие удары любимого сердца. Прерывистое свистящее дыхание – все реже и тяжелее. Медленно утекает сквозь судорожно стиснутые ладони тонкая серебристая струйка жизни.
Медленно. Но не удержать.
Она улыбается белеющими губами, тянется ладонью к его лицу. Прозрачные кончики пальцев касаются щеки…
Судорожный прерывистый вздох. Ее взгляд распахиваются широко и удивленно, и на миг – на один миг – в нем вспыхивает прежняя голубизна. Слипшиеся от крови губы вздрагивают:
– Не… отпускай…
Бесконечно долгую секунду он видит, как расширяются зрачки широко раскрытых васильковых глаз, превращая их в черные озера. Ресницы падают на щеки.
Все.
Ее обмякшее на руках тело становится невозможно, непереносимо тяжелым. Эта тяжесть копьем вонзается в сердце, приколачивает его к земле. Воздух превращается в свинец, разрывает легкие, сжимает грудь жидким, мучительно тяжелым льдом. Душа опрокидывается в пустоту и падает, бесконечно долго падает, умоляя о смерти…
В глухом безмолвии остановившегося времени шелестит и тает в пустоте последний лепесток теплого дыхания. И откуда-то издалека протяжным эхом отзывается хрустальный звук оборванной струны, разбивающий тишину на миллионы острых, как ножи, осколков.
В следующее мгновение он услышал собственный крик.
…Это просто не могло быть реальностью. Они бестрепетно встречали любого врага и принимали бой с любым ужасом, каким бы тот ни был. Но перед кошмаром этой смерти они были бессильны. Они не замечали ни слез, ни саднящей боли в царапинах…
И они не знали, совершенно не знали, что сказать человеку, держащему сейчас на руках свою умершую жизнь…
…Он укачивает ее на руках, что-то шепчет, зарывшись лицом во все еще блестящие волосы, вытирает кровь с ее губ. Белые перчатки и сорочка насквозь пропитались красным и почти неотличимы от рассыпанных вокруг измятых розовых лепестков.
Время остановилось и перестало существовать. Дальше – дальше не могло быть уже ничего… Мира вокруг больше не было – только тени, мертвые тени, блуждающие в пустоте. Мир был здесь – лежал, холодея, на его груди.
Где-то вдалеке серым эхом звучат слова… чьи-то всхлипы. Механически-мертвый голос Ами: «Легочное кровотечение… ничего нельзя было сделать».
Ничего. Нельзя. Было. Сделать.
Чья-то рука ложится ему на плечо. Длинные волосы щекочут шею. Рей. Он оборачивается. И воительница Марса отшатывается в ужасе.
На нее смотрят два провала в бездну.
– Оставь их вдвоем, Марс, – бесконечно уставший голос Луны напоминает шелест сухих листьев. – Это их право – быть вместе. До смерти… и после нее.
Она подходит ближе, ее глаза – почерневшие янтари – смотрят строго и отрешенно.
– Ты помнишь ее последние слова, Эндимион? – ее взгляд бестрепетно вонзается в черную пустоту. – Она ВЕРИЛА. Не забывай это.
И кошка неслышно растворяется в ночной тени.
…Что она сказала тогда?
Тонкая фигурка на фоне ночного неба, раскинутые руки. Золотые волосы летят по ветру. Ветер сырой и холодный, но она задорно смеется, балансируя на самом краю крыши… «Осторожно, милая, ты можешь упасть». Она оборачивается, в голубых глазах искрится свет полнолуния: «Не страшно! Ведь если что, ты меня поймаешь, верно?» – и ласково улыбается…
Она верила.
Лунный зайчик… Теплые ладони на щеках, мягкие губы целуют глаза и лоб, тихий голос, дрожащий от нежности… «Ты знаешь, как я тебя люблю?» Тонкие пальцы лохматят волосы… «Глупый мой, хороший, ничегошеньки ты не знаешь…» Лепесток яблони, беспечно парящий над пропастью…
Она ВЕРИЛА.
…Тяжесть родного тела на руках. Холодеющие губы, испачканные кровью. Бессильная ладонь, соскальзывающая по щеке. И глаза, темнеющие глаза, до последнего момента светящиеся нежностью, до последнего момента – верящие…
«Не отпускай»…
Не отпущу.
Слышишь меня, смерть?! Я не отдам ее. Ни тебе, ни Хроносу, никому. Ты не заберешь ее у меня. Нет. Нет!
– НЕТ!!!
Отчаянный вопль рассекает Вселенную. Прозрачная рябь пробегает по огненной короне Солнца.
Ветер во Вратах Времени свивается в смерч и несется в обратном направлении. Металл посоха воина Плутона стонет под его напором. Длинные волосы летят в пространстве, как поток изумрудно-черного шелка.
Земля содрогается в волнах невидимого золотого пламени.
– ВЕРНИСЬ!!!
… Она все глубже погружалась в ласковую прохладную пустоту. Это было совсем не больно и не страшно. Вкрадчивые, почти неощутимые ладони скользили по коже, с каждым прикосновением унося тепло. «Я исчезаю…» – подумала она. Но эта мысль не вызывала тревоги.
Прохладное туманно-сизое ничто медленно сгущалось в успокаивающую синеву, цвет которой напоминал ей… что? Что-то очень важное, то, что она очень любила… когда? Кажется, давно, тысячи лет назад… а может, во сне…
Мерцающие звездные огни и белый круг Луны оставались где-то вверху, все дальше и дальше… их перламутровые лучи меркли в сгущающемся мраке. Это был нестрашный мрак, бархатистый и нежный, как материнские руки…
Смутное, дальнее, как отблеск давно угасшей свечи, воспоминание, всплывает откуда-то из глубины сердца.
…Она, совсем крошечная девочка, едва научившаяся ходить, бежит, путаясь ногами в длинном кружевном подоле, через огромный, до краев залитый вечерним солнцем двор. Густой и прозрачный, как свежий мед, свет играет на плитах белом песчаника, шершавый камень греет босые ступни. Тонкая светлая фигура на другом конце двора, она бежит туда изо всех сил, спотыкается… Теплые ладони ловят ее… мягкий шелк платья, ласковый смех, длинные волосы, пахнущие ландышем. Мама…
«Я так устала, я так хочу спать, мама, мамочка…»
«Спи, малышка. Все закончилось, больше не надо бояться. Спи…»
Мама…
Краснеющее солнце греет старые камни. Ушедший в прошлое мир покрывается тенью и гаснет в дымке приближающейся ночи…
…Ночь… Безмятежная синяя ночь обнимала ее все крепче. Откуда-то она знала, что там, внизу, эта спокойная синева превращается в безмолвную темноту. Неслышное дыхание Вечности уже доносилось оттуда.
Под ласкающими прикосновениями прохладных потоков ее тело рассыпалось искрящейся радужной пылью, и крошечные огоньки угасающей жизни с прощальным звоном уносились вверх – туда, где сквозь колышущуюся синеву еще виден был свет звездного неба. Живого неба…
Одна из искр ненадолго задерживается, вспыхивает перед глазами.
…Темное небо, полное далеких белых огней. Пахнет ночью и мокрой листвой. Она идет по спящему саду, тихо дышат деревья. Трава полна росы, и крошечные влажные капли щекочут лодыжки. Подол длинного платья насквозь вымок и отяжелел, он липнет к ногам и мешает идти. Уже совсем близко…
Спящее озеро. Неподвижная вода кажется осколком ночного неба. Темная тень на берегу: «Ты пришла…». Он подхватывает ее на руки, закутывает в плащ, черные волосы пахнут дождем другой планеты… «Как ты добрался? Границы перекрыты». Теплые губы скользят по волосам, целуют золотые пряди: «Неважно. Ты вся промокла…»
…Он несет ее по спящему дворцу, согревает дыханием тонкие озябшие ладони. Голубой свет далекой Земли невесомыми лоскутами ложится на каменный пол, играет мерцающими изломами в глубине полупрозрачных колонн. «Будь осторожен, здесь увеличили стражу». Тихий смех шевелит локоны на виске: «Не бойся. Я умею быть невидимкой…» Призрачный свет давно ушедшей ночи преломляется на ресницах, рассыпается искрящейся пылью, исчезает…
…Последние искры улетели и растаяли в гаснущей синеве вверху. А снизу тянулись холодные ленты темноты. Они убаюкивали, растворяли боль, тревогу, воспоминания… Хотелось замереть и исчезнуть.
«Вот как умирают Звездные воины…» – мелькнуло в ее сознании – «Они просто исчезают, гаснут, растворяются в пустоте. И я исчезну. Меня не будет. Меня уже нет. Нет… Нет?..»
– Нет!!!
Неистовый вопль, полный отчаяния и дикой, непереносимой боли, несущийся откуда-то сверху, рассек безмятежную прохладную пустоту, вцепился в остывающее сердце, затормошил его…
«Кто зовет меня?..»
Волна легкого беспокойства всколыхнула сонные медленные мысли. Этот голос. Почему он так знаком? Почему тревожит ее? Зачем?.. Она так хочет спать…
– Вернись!!!
Куда вернуться?.. Здесь так спокойно, тихо…
«Не надо. Отпусти…»
Почему так больно от этого голоса?.. Почему так нестерпимо жжет сердце?..
– Усако…
Едва слышный отголосок, эхо знакомого имени… но оно раскаленной плетью хлестнуло душу. Больно…
Больно. Когда-то давно такое уже было. Когда-то очень давно.
В глазах темнеет…
…Темнота. Страшная, полная теней, забравшая ее безмятежный ласковый мир. Воспаленно-белые мертвые жгуты молний хлещут, раздирая, кажется, самое сердце, обжигая роговицу даже сквозь зажмуренные веки. Всю свою следующую жизнь потом она будет бояться грозы…
Руки… Теплые, крепко и надежно держащие ее – единственное живое ощущение в этом кошмаре умирающего мира. «Не бойся…»
Смех. Безумный смех, полный невообразимой душащей ненависти… Он разрывает голову, тисками сжимает легкие. «Я не боюсь. Только не отпускай меня».
Воздух наполняется гарью, жжет горло. Гаснущие образы, затухающие голоса…
И руки – крепко, до дрожи, сжатые любимые руки – теряющие силу, но до последнего вздоха пытающиеся защитить ее, укрыть от боли…
«Не отпускай…»
… А голос все звал, настойчиво, отчаянно, безнадежно…
И в ответ ему волна упрямого тепла поднялась из глубины замирающего сердца. Она жгла, как кипяток, как пламя, гневно протестуя против сонного холода окружающей тьмы. Она стремительно расширялась, подобно взрыву сверхновой, она залила кипящим огнем стылую пустоту в груди, слепящей вспышкой пронзила гаснущую память, вырывая из небытия сознание. Она сдавила горло и обожгла глаза…
Крохотная, нестерпимо горячая капля выступила на ресницах. Маленькая, как песчинка, она отбросила испуганный мрак прочь, она сияла невыносимо ярко… ярко, как солнце на невозможно далекой, такой любимой Земле…
Какая боль!!!
Острая, невыносимо жгучая, она впилась в грудь раскаленной бритвой и рванула вверх, к почти уже не видным огням. Но ледяные ленты мрака не сдавались, они прочными щупальцами оплели тело, не отпуская, засасывая…
Крошечная искра-слезинка превратилась в пылающую золотую нить, пронзила насквозь беззвучно кричащее сердце. Она причиняла почти невыносимую боль, но держала, упрямо держала у края ледяной бездны…
«НЕ ОТПУСКАЙ МЕНЯ НИКОГДА!!!»
Только теперь она поняла, как быстро падала вниз, в эту обманчиво-ласковую прохладную пустоту, поняла, как близко она была к полному исчезновению. Но то, что билось и кричало от боли в ее груди, не хотело исчезать! Она упрямо цеплялась за вибрирующую огненную нить – такую тонкую, почти прозрачную, но бесстрашно пронзающую темноту.
Синий свет вверху стал ярче, он наливался теплым золотом, он трепетал в такт отчаянной струне, он звал…
Этот свет… Как она могла забыть – хоть на секунду!
Тысячи раз так смотрели на нее любимые глаза – навечно единственные родные глаза, в которых заключалась ее Вселенная, которые одни на свете могли прочесть ее душу до донышка, которые улыбались – ей одной, которые в целом мире звали – ее одну…
«Ты зовешь меня… Я слышу. Я иду!»
Во всем ее существе больше не осталось ни капли равнодушной покорности. Захлебываясь болью и жгучими слезами, сердце рвалось навстречу этому зову, зову жизни, оно рыдало, отчаянно выпутываясь из липких лент мрака.
Последний толчок боли раскаленной иглой прошил грудь, и в глубине ее что-то дрогнуло, толкнулось в ответ волной пульсирующего ласкового тепла. Еще толчок и еще… Мягкие размеренные удары разбили глухое безмолвие пустоты, и та испуганно отпрянула назад, скрываясь в отступающем вниз мраке. Это были удары ее сердца. Живого, любящего, сердца, которое горячее звезд, которое не гаснет даже в ледяной пустоте смерти.
…Холодные щупальца отпустили свою жертву. Золотая нить превратилась в полосу теплого света, он подхватил ее, понес вверх. Он держал ее крепко и бережно, как родные любимые руки…
Последние следы сонной пелены слетают с души, как клочья пыльной паутины. Золотой луч расширяется, заполняет пространство. Он мягким плащом окутывает ее тело, горячо и нежно касается губ, теплой ладонью скользит по щеке…
«Просыпайся».
Она с трудом размыкает ресницы. В синих глазах над ней – непролитые озера отчаяния и надежды. Она улыбается им навстречу:
– Ты звал меня?
…………………………………………….....................................................
…На Земле цветут яблони.
Невесомые белые лепестки вьются в воздухе, любопытно заглядывают в окна. В лунном свете они похожи на свежевыпавший снег…
– Мамору, смотри! Мамору!
– Мм-м?.. Что там такое? Не отвлекайся, Усако…
– Нет, ну посмотри! Там деревья зацвели! все белое!..
– Ну зацвели, и что? Не о том ты сейчас думаешь, зайчик…
– И то! Весна давно прошла уже, а они цветут!.. Мамору, перестань хулиганить, мне щекотно! Признавайся, это твоих рук дело?
– А почему это сразу я?
– А почему глаза такие хитрые?
– Нет, ну что за подозрения? И от кого? От родной жены! И потом… тебе ведь нравится?
– О-очень! – порывистое шуршание. – Значит, ты помнишь… там, на Луне?..
– Я все помню, Серенити.
…Недолгая тишина. Лепестки едва слышно шуршат в перламутровом воздухе, как крылья маленьких бабочек…
…– И все-таки признайся. Это вы с Гелиосом сговорились?
– Ну какая же ты все-таки вредная, Усако! Ничего от тебя не скроешь…
– А надо? – лукаво поднятая золотистая бровь.
Тихий счастливый смех. Шелестит отброшенное в сторону белое пышное платье. Пальцы зарываются в медовый шелк распущенных волос.
– Ты знаешь, как я тебя люблю, моя принцесса?
– Эй, это были мои слова! Я… Мамору, что ты…– длинный прерывистый вздох. – Мамо-чан…
– Не бойся, малыш…
…На Земле снова цветут яблони.
Эпилог.
…Кружатся и поют ветры у Врат Времени. Срывают прозрачные слезинки с сомкнутых ресниц Вечности. Присыпают сладкой солнечной пылью ее улыбающиеся губы. Тихо напевают ей колыбельную, колышут прозрачный полог ее колыбели, сплетенный из мерцающих паутинок судьбы.
Тонкая золотая нить плетет на нем огненный певучий узор.
…Хлопья пепла или лепестки белых роз? Осколки разбитого халцедона или блики хрусталя на башнях еще не построенного города? Тени ушедших битв или эхо грядущих?
Мгновение сомкнутых ладоней – и вечный полет крылом к крылу сквозь метель времен и миров.
Смеясь и плача, дыша бурей и солнечным зноем, золотой струной рассекает полог Времени гневная и нежная песня Жизни…
…Над Землей встает заря нового дня. Медленно, как спелые ягоды, наливаются алым соком прозрачные облака. Медленно просыпаются в высоком небе планеты.
Она стоит у окна, и в прозрачном утреннем свете ее тело, окутанное до самых лодыжек потоком распущенных волос, кажется одетым в солнце.
…– О чем ты задумалась, Усако?
– А? Так… ни о чем. Все так хорошо сегодня…
– Рядом с тобой все хорошо… всегда, – теплое дыхание щекочет затылок. Она оборачивается.
– А что будет дальше, Мамору?
– Дальше?
– Ну… потом. До тридцатого века еще много времени. И впереди столько всего… Сколько еще раз нам встречаться заново?..
– Не бойся, – он осторожно поднимает ее подбородок, заглядывает в глаза. – Что бы ни случилось, никто не разнимет наших рук. Даже Хронос.
– Это я уже поняла, – нежная усмешка в голосе. – А все же… Мы ведь, наверное, изменимся. Какими мы станем, как ты думаешь?
Он смеется, подхватывает ее на руки, кружит, поднимая к высокому, налитому утренним огнем небу. Длинные волосы вспыхивают золотом в солнечных лучах.
– Мы станем жизнью, родная, – он улыбается заре, сияющей в ее глазах. – Где бы мы ни оказались – мы станем Жизнью!
|
