В телефонной трубке — долгие гудки.
Рё ждет, прислонившись к стенке будки, пальцы стискивают трубку так, что зеленый пластик оставляет следы на ладони. Снаружи по стеклу стекают первые капли: начинается дождь. Шумит вокзал. В будке холодно.
Гудки прерываются. Рё отрывается от стекла, переступает с ноги на ногу.
— Ами-сан?
Голос Ами в трубке — далекий, еле слышный; слова текут по проводам от Ами к Рё, преодолевая расстояния.
— Урава-кун? 
Рё не замечает, что выдыхает с облегчением. В воздухе повисает облачко пара.
— Ами-сан, мой поезд прибывает в Токио через два часа. Вы сможете быть на вокзале?
Между вопросом и ответом — долгие паузы, как будто Ами дальше, куда дальше, чем в двух часах поездом; словно звук идет сквозь сотни и тысячи километров, от Земли до Меркурия, может быть.
— Я буду, Урава-кун.
Дождь звенит в стекло, размывает вокзал серебристыми прозрачными мазками. Рё прячет цветы под плащ, стараясь не смять лепестки, и выходит наружу.

***

В комнате Рей светло, как днем: шторы задернуты, зажжены все светильники — темнота осталась в снегу, там, снаружи.
Минако кутается в наброшенную на плечи куртку, устраивается удобнее за котацу, толкая локтем в бок соседку; Макото чистит мандарины, раскладывая пустую кожуру по столу раскрытыми бело-оранжевыми цветами — стараниями Усаги корзинка с яркими фруктами быстро пустеет. В комнате тянет цитрусами и слабым запахом костра.
Ами не отвлекается, чем бы ни была занята: сосредоточенно смотрит на черно-белую доску, просчитывая варианты. Темная прядь пристала к щеке завитком у виска, темные глаза блестят; Рё отвлекается и теряет пешку. Ами чуть улыбается и качает головой.
— Десять, — говорит Макото, откладывая дольки в одну сторону, кожуру — на скатерть. Усаги разламывает мандарин пополам.
— Неправда, только восемь.
Макото принимается пересчитывать кожуру.
Рё теряет ладью.
Ами качает головой опять, и ее улыбка становится укоряющей.
— Рё-кун, ты ведь уже знаешь, какой ход я сделаю сейчас?
— Ами-сан, вы умеете видеть будущее гораздо лучше меня. Ведь если я могу предугадать ваши действия на ход вперед, вы видите мои сразу на три.
— А мне предсказать будущее можешь, Рё-кун? — живо интересуется Усаги. — Твои способности еще не пропали? Бесплатное предсказание, хе-хе.
— Усаги-чан!
Рё на секунду задумывается:
— Сегодня у вас будут проблемы с математикой, Цукино-сан.
— Ха, я могу предсказать это, даже не глядя в огонь, — фыркает стоящая у книжной полки Рей.
— Занятия же уже закончи... — начинает было Усаги, и спохватывается, меняется в лице: — Жууубыы...
— Десять! — торжествующе объявляет Макото, откладывая кожуру. Усаги мычит и зеленеет, зажимая рот обеими руками.

В школе о новеньком быстро расходятся слухи; странно, как много их всплывает, когда кто-нибудь заговорит о нем, и странно, что обычно его никто не замечает. Неразговорчивый, но улыбчивый, хмурит густые брови, сутулится, кутается от ветра в свой светло-коричневый плащ, отчего невысокая его фигура кажется еще ниже и приземистей. Девочки пользуются его застенчивостью, просят списать домашние задания — Урава не может отказать девушке, стоит только сделать жалобные глаза. Учится он хорошо, даже очень: не гений, но усерден так, что выбивается из сил. По слухам, Урава хочет обогнать саму Ами Мицуно. Кто-то видел, как на переменах он выбирается на крышу и смотрит на ее фото. Поговаривают — он в нее влюблен.

— Проиграл. Я придумала, какое желание загадаю. Ты будешь учить Усаги-чан играть в шахматы.
Рей закатывает глаза:
— Ами-чан, не подозревала в тебе такой жестокости.
— Хочешь сказать, я не способна научиться играть? — оскорбляется Усаги. Перехватывает доску, разворачивает к себе: — Ха. Я докажу тебе, что даже пешка может стать королевой!
— Ферзем, — хором поправляют Ами и Рё. Макото и Минако косятся на них и понимающе переглядываются. Рё смеется и думает, что иногда, увы — только черным ферзем.

Выходящая из супермаркета Макото перехватывает переполненные коричневые пакеты поудобнее; заметив идущего навстречу Рё, внезапно роняет один из рук. Рё ловит разбегающиеся по асфальту апельсины.
— Урава-кун! — радостно восклицает Макото, отбрасывая с лица каштановые завитки, и улыбается широко, еще шире, чем минуту назад, когда она только увидела Рё. — Как ты кстати! Поможешь мне донести до дома пакеты?
Рё не нужен дар предсказания, чтобы угадать, что за этим последует. Помочь нести тяжести Юпитер, ну надо же.
Он привык помогать по дому матери — отец пропадает на работе допоздна; но пакеты Макото нагружены так, что к тому моменту как Рё добирается до двери, лоб успевает покрыться испариной, несмотря на проникающий в подъезд зимний холод.
В кухне у Макото тепло, стены, кажется, пропитаны запахом пряностей насквозь. Шаг — и на тебя дохнет коричным теплом яблочного пирога; шаг — и окутает пряным запахом карри. Макото рассыпает апельсины по столу, ставит в стакан с водой букет зелени, распушивает его взмахом ладони. В серебристом свете из окна алеет герань на подоконнике: символ чего-то — ожидания любви?
— Я понять не могу, вы старики или дети малые. Почему ты до сих пор зовешь ее на вы?
Рё мог бы сказать ей, что так проще: у каждого остаются свои границы, свои грани, спрятанные от чужих глаз. Рассчитать их все — задачка посложнее геометрической: есть вещи, о которых Ами всегда будет молчать. Она крепче, сильнее и отважнее Рё, она — Сейлор Меркурий; но иногда ему кажется, что ее так легко ранить. Рё помнит ее раны и боится их.
Только для Макото это не ответ, ей кажется — любить легко.
— У вас и так слишком много препятствий для встреч, чтобы усложнять себе жизнь еще и выдуманными проблемами. Этой зимой ты бываешь в Токио всего пару раз в месяц. Откуда ты знаешь, что она не ждет, пока ты сделаешь первый шаг? Не заставляй ее ждать еще дольше. Она совсем замерзнет.
Рё краснеет. Макото понимающе улыбается: взгляд у нее становится умудренным и взрослым, словно ей не четырнадцать лет, а все сорок. В зеленых радужках серебрится холодный свет из-за стекла, теплеет, тает.
— Подари ей цветы.

— У тебя съели последнюю лошадь, — ухмыляется Рей, довольно хлопает в ладоши. Усаги смотрит на доску так, будто черные фигуры Рё ее обокрали. — Ха-ха, Урава-кун, кажется, у тебя аппетит побольше, чем у Усаги.
Усаги дуется, сверлит взглядом одинокие белые фигурки.
— У тебя остался только король и королева, Усаги-чан.
— Ферзь, — поправляет Ами как бы мимоходом. За игрой она следит, присев на край кровати. Синее покрывало в летающих белых кроликах чуть проминается под ее весом. — Правильно — ферзь.
Сидящая рядом с ней кошка едва слышно фыркает. Рё бы снова отвлекся, да только ферзя Усаги это не спасет.
— Шах, Цукино-сан.
— Черные слоны побили всех твоих рыцарей, Усаги-чан, как будешь спасать королеву?
— Королеву не надо спасать, она сама кого хочешь побьет.
— Шах и мат, Цукино-сан.
— Усаги — бака!
— Шинго! — взвывает Усаги, вскакивая из-за стола. Брат показывает ей язык и скрывается за дверью. Усаги падает обратно на стул, смотрит на доску и сопит. Потом рывком смахивает фигуры:
— Я отменяю ход!
— Это тебя не спасает, — доносится из хмурого черного клубка на кровати.
— Тогда я отменяю все ходы! 
— Усаги-чан, это против правил.
— Неважно. Он не съест мою белую принцессу.
— Королеву, Усаги-чан!
— Ферзь! Это — ферзь!
— Мне больше нравится принцесса.

Ами улыбается, ровно и ласково, поднимает ладонь на прощание:
— Приезжай, когда захочешь.
Рё поднимает ладонь и молчит. С шорохом закрывается дверь, отгораживая вокзал стеклом. Ами беззвучно смеется, и Рё смеется в ответ, над собственной беспомощностью и бестолковостью: зачем тебе первое место на государственном экзамене по японскому, если в нужный момент ты не способен подобрать верные слова?
Ами взмахивает рукой, говорит еще что-то — Рё силится прочитать слова по губам (я буду ждать? возвращайся?), прижимает ладонь к стеклу — но уже поздно. Поезд трогается с места. Ами бежит за ним следом до края перрона, замирает на краю. Ветер треплет её короткие синие волосы.
Поезд набирает скорость, шум колес перекрывает наконец прорвавшиеся слова. Силуэт Ами истончается, тает, растворяется голубым проблеском в белизне вокзала. Рё отчего-то кажется, что это он сам остался стоять там, на перроне, глядя вслед уходящему поезду.

В каждом приморском городе есть луна-парк. 
Огромное колесо обозрения нависает над выцветшими за лето палатками, неподвижное, мертвое; разноцветные кабинки на самом верху кажутся черными, белые ограждения растворяются в темноте. В небе тускло разгораются первые звезды. 
Рё вспоминает — кажется, в давние времена разлученные влюбленные смотрели на одну звезду. 
Меркурий отсюда не разглядеть.
Рё отворачивается спиной к ветру, достает из кармана плаща газетную заметку — результаты последнего промежуточного экзамена. Имя Ами привычно на первой строчке таблицы, имя Рё — в самом конце. Может быть, Ами сейчас тоже смотрит: тогда у них другие, чем у остальных людей, звезды.
Он старается не звонить слишком часто (междугородние разговоры недешевы); Ами не знает, сколько раз он уже успел поменять телефонный номер, и не звонит сама. Одни границы сменяют другие: голос Ами в трубке далекий, теплый; города все севернее, ветер с моря все холоднее. Рё сменил несколько городов с последней их встречи.
Сумерки стирают краски с фото. 
Рё прячет его обратно в карман.

Отец переводится на новое место, и Токио становится еще дальше.
В новостях передают сообщения о пятнах на солнце, о череде землетрясений, необъяснимых катастроф, Рё смутно вспоминает — такое было раньше, когда-то очень давно, в прошлой жизни. Его больше не преследуют видения — вместо них по ночам приходят сны. Во снах бескрайняя вьюга, снега и лед, далекий север и безотчетный страх.
Зима кажется долгой, почти бесконечной: это, наверное, самая долгая зима в жизни Рё. Он замерз бы совсем: снаружи снег, внутри — Северный полюс; но сердце греет фото в нагрудном кармане под плащом.
Однажды он просыпается с криком посреди ночи: дыхание учащенное, лоб в испарине. Родители пытаются расспросить о произошедшем, но Рё отговаривается кошмарами; он не может объяснить им того, что сам не помнит — просто в груди словно что-то оборвалось, словно порвалась нить, удерживающая неподъемную тяжесть. Что-то в Рё умирает навсегда, но он не печалится об ушедшем. Белая пустыня пропадает из снов. Дышать становится легче. 
Весна отогревает улицы, робкие лучи отражаются в витринах. Кто-то из владельцев цветочного магазина выставляет первые букеты под уличный навес. Рё замирает, проходя мимо: россыпь голубых цветов привлекает взгляд, заставляет остановиться.
Рё покупает билет, смеется своей глупости и звонит в Токио с вокзала на последние деньги. Букет он прячет под плащ, чтоб не облетели лепестки — яркие голубые, цвета матроски Меркурий, и, кажется, глаз Ами — цветное фото истерлось за зиму. Снаружи телефонную будку заливает дождем.

В Токио солнце и ни следа дождя. В темных волосах Ами играют радужные блики.
— Урава-кун?
Нет, он ошибся, у нее не голубые глаза — они синие, бездонно синие! В мире не бывает таких цветов, такой бывает только озерная глубина, драгоценные камни: на поверхности дрожат солнечные блики, угольные ресницы отбрасывают тень. Рё смотрит ей в лицо и не может насмотреться: нужно успеть впитать все детали до маленькой черточки, запомнить в точности, унести в памяти с собой.
Ами улыбается сдержанно, спокойно, словно не было долгой зимы, не прошло целых два месяца без единого звонка. Она умеет держать себя в руках: по ее виду даже не скажешь, что она взволнована. Обрадована видеть бывшего одноклассника — не более. 
— Незабудки?
— Одна знакомая посоветовала купить букет цветов.
Ами улыбается, щурит глаза от солнца. Лепестки вздрагивают под кончиками её пальцев.
— Собираешься подарить своей девушке? 
Рё бестолково смеётся, растеряв слова. Ами стоит совсем рядом, с любопытством разглядывая предназначенный ей букет. Макото была права — нет никаких границ. Любить легко.
— Усаги-сан здесь? А Макото-сан?.. Я обещал, что не буду спрашивать, я помню! Но все-таки, скажи, с вами все в порядке?..
— Усаги-сан?..
— Как там Марс и Венера? А Луна-чан? А дедушка Рей-сан все еще священник в храме Хикава? Его способности не притупились после извлечения кристалла?
— ...кристалла?..
— Я не должен был спрашивать? Прости.
Ами все еще улыбается по инерции. Потом кивает, убирая прядь волос со лба. Солнце палит нещадно. Привыкший к северу, Рё слишком тепло одет для Токио.
— Ничего. Просто я не... кто такая Усаги-сан? 
У Рё перехватывает дыхание. Он бормочет что-то о кристаллах, демонах и прекрасных воительницах — но Ами только качает головой:
— Урава-кун, тебе плохо?
Границы никуда не делись. Заботливые синие глаза, мокрый платок, скамейка — все это было, конечно, все это уже было однажды: когда она первый раз очертила границы, указав линию, которую ему нельзя переступать. За ней — ее мир, только ее. 
— Урава-кун, продиктуй мне номер, я позвоню твоей девушке! После отъезда у тебя, наверное, не осталось больше знакомых в Токио?..
Мир, в который ему больше хода нет.
— Урава-кун?..

***

Время не останавливает бег.
К Рё возвращаются сны, а может быть, видения: он не может сказать точно. Иногда ему снится белая пустыня и темный замок, марш бесконечной армии под темным знаменем, руки обретают непривычную силу, а в груди разгорается жажда убийств. Иногда — хрупкая красота беломраморного замка, распадающееся на цветные лучи ослепительное сияние. Иногда ему кажется, что он помнит свою прошлую жизнь — и смерть.
Один город сменяет другой, Рё не заводит новых друзей в новой школе. Он мог бы рассказать кому-то о том, что слышит ветер и шепот моря; знает, что звезды не мертвы; что ищет по ночам очертания замка в пятнах на Луне. Мир волшебен и прекрасен, больше и удивительней того, что можно увидеть глазами; весь этот мир остался с Рё, пускай он больше и не его часть. Рё не жалеет: взамен он остается человеком. Это достаточная цена.
Иногда в видениях рушатся здания, рассыпаются осколками камни. Город накрывает волной темноты. В темноте тонут и человеческие силуэты — пять маленьких белых фигурок. В багровом небе разгораются три звезды, яркие, слепящие.
Рё не знает, будущее видит или прошлое, приносит гибель городу неведомое зло, или он несет его собственными руками. Может быть, это происходило тысячи лет назад на Луне. Может, никогда не сбудется. С некоторых пор Рё не уверен в непоколебимости предсказаний.
Будущее — это то, что мы строим собственными руками, так ведь она говорила?

Солнце раскаляет город, ослепляет блеском окон. Над асфальтом дрожит жаркое марево. Металл телефонной будки почти обжигает, за закрытой дверью становится тяжело дышать. 
Может быть, Ами сменила номер за это время. Может, просто не станет отвечать. Может быть, его опасения беспочвенны. Но предупредить он обязан.
Рё отрывается от стенки будки, переступает с ноги на ногу, зажимает монеты в кулак. От вспотевших ладоней пахнет металлом. 
В телефонной трубке — долгие гудки.